Иван III - Николай Борисов

Летописцы научили Карамзина мудрому смирению. И вслед за ними наш первый историк и последний летописец поверил в то, что всякий порядок — добро, а всякий мятеж — зло. «Самодержавие есть палладиум России», — любил повторять он (88, 105). Прекрасно зная все пороки российской власти, Карамзин знал и то, что крушение оной не устраняет тиранию, но лишь как бы размельчает и размножает ее…

Стремясь сохранить в своем повествовании цельность взгляда на мир и трогательную простоту древнего летописца, Карамзин, конечно, вынужден был жертвовать анализом событий, уклоняться от разбора противоречий источников. А между тем подлинная история — как и подлинная жизнь — вырисовывается лишь как равнодействующая множества разнообразных желаний. Пока есть день и пока не настала ночь, всякий человек волнуется, хлопочет, отстаивая свои интересы, свою правду. Но никто не знает, что сулит ему день грядущий и как распорядится его желаниями сокрытое в ночи Провидение…

Летописи, повествующие о московской смуте, в основном относятся ко времени Ивана III. Естественно, Дмитрий Шемяка представлен в них как узурпатор и клятвопреступник. Однако официальные обличения злодея Шемяки не в состоянии скрыть той симпатии, которую невольно вызывал у многих современников этот могучий боец, умевший привлекать к себе людей. Не могут скрыть московские придворные книжники и по-детски беспомощного, потрясающе легкомысленного поведения Василия II в эти роковые дни. Даже получив предупреждение от перебежчика об опасности, 30-летний великий князь не сумел спастись от своих врагов.

В воскресенье 13 февраля, во второй половине дня, отряд Ивана Можайского внезапно нагрянул в Троицкий монастырь. Захваченный врасплох и насмерть перепуганный, Василий II стал легкой добычей своих ловцов. В простых крестьянских санях, под надзором одного из иноков, его повезли обратно в столицу. Поздно вечером в понедельник 14 февраля Василий был доставлен в Москву и помещен под стражей на дворе Дмитрия Шемяки. Вновь он оказался в позорной роли беспомощного пленника. Спустя всего полгода повторилась ситуация Суздальской битвы, когда беззаботная самонадеянность московского князя отдала его в руки врагов.

Первым делом Шемяка потребовал у Василия II подлинник секретного договора с татарами, где перечислялись все условия его освобождения. По этому поводу ходили самые фантастические слухи. Так, новгородский летописец сообщает, что Василий обещал хану за свою свободу 200 тысяч рублей, «а иное Бог весть и они» (23, 189). Пленник отказывался отдать документ, который мог стать главным пунктом обвинения в предательстве интересов Руси. Тогда Шемяка приказал произвести в княжеских покоях тщательный обыск. «И начата искати грамот, какову запись даде хану Улу-Магметю, и обретоша написану: дати за себе 5000 Рублев, да дани даяти на всяк год со всея земли Руския со 100 голов 2 рубля» (49, 263).

(Уникальное свидетельство Татищева о найденной грамоте заслуживает доверия. Историк ведет свой рассказ об этих событиях очень близко к тексту Никоновской летописи. Встречающиеся время от времени новые сведения, очевидно, заимствованы им из оригинального списка этой летописи. Список не сохранился до наших дней. Однако его использование заметно и в исторических сочинениях императрицы Екатерины II, в рассказе об истории ранней Москвы.)

Узнав из грамоты подлинную цену освобождения Василия II, князья и бояре пришли в ярость. Действительно, сумма, обещанная хану, была велика. В 1408 году осадивший Москву хан Едигей получил со всего города выкуп в размере 3000 рублей. Ежегодная дань, выплачиваемая Орде великим князем Владимирским, в первой половине XV века колебалась в пределах 5–7 тысяч рублей (6, 49,74). Как минимум столько же (5–7 тысяч рублей) Северо-Восточная Русь должна была, согласно договору, ежегодно выплачивать Улу-Мухаммеду за своего оплошавшего правителя. В сущности, речь шла о восстановлении обычных регулярных платежей в прежних размерах, но с выплатой своего рода «штрафа» (в размере годовой дани) за освобождение Василия П. Вся соль заключалась в том, что в эти годы ордынская дань, судя по всему, уже перестала выплачиваться. Из одного междукняжеского договора в другой тщательно переносился пункт о том, что в случае прекращения выплаты великим князем Владимирским общерусского «выхода» удельные князья имеют право присвоить свою долю платежей. Такой поворот событий был для всех заветной мечтой. Теперь с этой мечтой приходилось расстаться. Платить предстояло всем и помногу.

Именно финансовые споры и были главной причиной постоянных столкновений с ханом Улу-Мухаммедом в 1443–1445 годах. Ссылаясь на неурожай и голод, князья, по-видимому, отказывались платить обычный «выход». В роли главного «отказника» и патриота выступил, конечно же, Дмитрий Шемяка. Не желая отставать от своего соперника по части популярных во всех слоях общества антитатарских настроений, Василий II против воли втянулся в войну с ханом, которому он обязан был престолом. Хан не желал идти на уступки и отвечал набегами на пограничные области, нападениями на Муром, Нижний Новгород, Владимир и Суздаль. Великий князь вынужден был отвечать на удар. Что же касается бравого Юрьевича, то он — проигравший Белевский бой и не явившийся на Суздальский — был, кажется, более силен в словесных битвах и обличениях московского князя, нежели в сражениях с татарами в чистом поле.

Тот факт, что Василий II пообещал татарам возобновить выплату дани и дать особый выкуп за собственное освобождение, был очевиден для всех. Не могли же в самом деле привыкшие торговать русским «полоном» татары отпустить столь знатного пленника просто так! Невозможно было великому князю и умолчать о том, что интересовало всех — о сумме «выкупных платежей». Секрет заключался в другом. Сумма, названная Василием II после возвращения из татарского плена, кажется, не соответствовала действительности. Удельные князья, и в первую очередь Дмитрий Шемяка, сразу же заподозрили Василия II в обмане. Названную им сумму платежей они посчитали нарочито завышенной. В действительности хан мог потребовать гораздо меньших денег: в этом случае разницей между собранным и уплаченным великий князь мог бы существенно пополнить свою казну. Впрочем, возможен был и другой вариант обмана. Опасаясь всеобщего возмущения, Василий II мог назвать заниженную сумму; на деле же платить предстояло больше и дольше. Так или иначе, князья чуяли обман и требовали предъявить им подлинный текст договорной грамоты. Василий II до своего пленения отказывался это сделать, ссылаясь на то, что договор был устным. Бояре и духовные лица из числа тех, кто был с Василием II в плену, клятвенно подтверждали заверения своего патрона.

Приведенный В. Н. Татищевым уникальный эпизод с отысканием договорной грамоты — ключевой для правильного понимания всей ситуации. Без него описанные летописями драматические события февраля 1446 года как бы рассыпаются и теряют логическую связь. Летописцы времен Ивана III не посмели прямо сказать о том, что поводом для ослепления Василия II было обвинение его в обмане народа и своей «младшей братии», князей, относительно политических и финансовых условий освобождения. Эту идею взял на вооружение Дмитрий Шемяка. Еще до захвата Москвы в феврале 1446 года он распускал слухи о том, что согласно тайному соглашению Василия II с ханом татары получат в управление все русские города, а сам великий князь Владимирский перенесет свой престол из Москвы в Тверь. Эти слухи, падавшие на почву всеобщего недоверия к Василию II и страха перед татарами, обеспокоили даже такого хорошо информированного человека, как тверской князь Борис Александрович. Есть сведения, что он присоединился к заговору против Василия (32, 200).