Шотландская любовь - Карен Рэнни

Шона пересекла комнату, жалея, что Гордон такой огромный и статный. Он скрестил руки на груди и молча наблюдал за ней. Судя по тому, как он смотрел на нее, Гордон, кажется, понял, что ей что-то нужно от него.

Шона остановилась в нескольких футах от него и, набрав в грудь побольше воздуха, решительно произнесла:

– Нам нужна кухарка.

– Неужели, графиня?

Интересно, он и войсками командовал таким же ровным тоном, сохраняя непроницаемое выражение лица, чтобы солдаты не поняли, что у него на уме? Когда-то она умела видеть сквозь эту маску. Когда-то различала все оттенки его чувств.

Но ведь тогда они были любовниками.

Семь лет назад, когда мир был к ней гораздо, гораздо добрее, они любили друг друга. Тогда она не знала, какие испытания и ловушки ждут их впереди, не знала о войне и нищете. Это было за много лет до того, как она осознала, что за каждый день жизни нужно отчаянно бороться.

Боже, неужели она когда-то была такой невинной и наивной?

– Может, в Ратморе найдется женщина, которая захочет поработать у нас?

К тому времени как нужно будет платить жалованье, они уже продадут Гэрлох, и она сможет заплатить кухарке. Если же американцы по какой-то причине откажутся от сделки, жалованье уже не будет иметь значения, потому что они умрут голодной смертью, ибо ей не на что будет купить еды.

Шона изогнула губы в некоем подобии улыбки и, преодолевая головную боль, посмотрела на Гордона.

Он что, стал выше ростом за эти годы? Уж точно он теперь выглядит более властным. Она немало прочла об ужасах войны в Индии. Что довелось ему увидеть? Явно немало, и потому в нем уже ничего не осталось от того юного любовника, которого она когда-то знала. Перед ней лишь тень Гордона Макдермонда, которого она некогда обожала и боготворила.

Но, в конце-то концов, она и сама уже не та девочка, что семь лет назад.

Ей не нравилось его молчание. Он не произносил ни слова, но взгляд беспокойно ощупывал ее лицо, волосы, платье.

Она понимала, что не выглядит как графиня. Она и не чувствовала себя графиней – просто не привыкла к титулу, потому что редко бывала в свете. Слуги обращались к ней «ваше сиятельство», и даже это ее немного коробило. С Хелен они договорились обходиться без церемоний. Только сегодня с американцами ей пришлось немного побыть графиней Мортон.

Если титул поможет ей продать Гэрлох – пусть будет так.

Она повернулась, чтобы уйти, но слова Гордона заставили ее остановиться:

– Завтра я пришлю кандидатку.

Шона оглянулась.

– Лучше сегодня, – сказала она и удивилась: отчего он улыбается?

Американцев нужно кормить, и мистер Лофтус, судя по всему, не удовлетворится тарелочкой супа-пюре с тостом. А этот его громила, сколько же он съедает? Полбыка за раз?

– Значит, пришлю сегодня, – согласился Гордон, и его голубые глаза блеснули.

«Не делай этого. Не пытайся меня очаровать. Я не могу поддаться твоим чарам. Не должна».

Шона кивнула, намереваясь уйти до того, как скажет Гордону какую-нибудь глупость. Однако его вопрос остановил ее:

– Зачем тебе продавать Гэрлох?

В этот момент Шона пожалела, что мало вращалась в свете: Брюс время от времени соглашался посетить какой-нибудь ужин или бал, но не более того. Оно и понятно: сказывался возраст, к тому же в последние годы ее муж не очень хорошо себя чувствовал. Если бы она вела жизнь светской львицы, то, наверное, имела бы побольше хладнокровия и сумела бы ответить ему с таким высокомерием, что это исключило бы все дальнейшие расспросы.

Но нет же – единственное, на что ее хватило, это сверлить его взглядом.

– Я думал, возвращение домой пойдет тебе на пользу, – сказал он. – Конечно, если ты не перестала считать Гэрлох домом.

– А ты зачем сюда приехал?

– Потому что здесь мой дом.

Гордон даже не прятал улыбку.

– Странно, раньше ты так не считал. Ты вечно где-то воевал.

– Теперь я вернулся.

– Надолго ли?

– Думаю, да. – Улыбка наконец сошла с его лица. – Я собираюсь открыть фабрику.

Ого. Ничего себе сюрприз.

– Для чего?

– Если я тебе скажу, ты расскажешь, почему так стремишься продать Гэрлох? Ты же понимаешь, мне небезразлично, кем будут мои единственные соседи.

– По-моему, Мириам тебе вполне подойдет. – Ей и раньше не доставало в обращении с ним любезности, но вот эта его улыбка окончательно вывела ее из себя. – Может, уговоришь ее встречаться в хижине, в лесу.

Улыбка с его лица исчезла.

– А вдруг она, чтобы удовлетворить свое тщеславие, выйдет за какого-нибудь старого графа? Я слышал, женщины иногда так делают.

На это у Шоны не нашлось достойного ответа.

– Возможно, ты и права, – с легкостью продолжил Гордон. – Возможно, Мириам – именно то, что мне нужно.

На этот раз она ушла, и никакой вопрос, никакое едкое замечание уже не могли ее остановить.

И черт с ней, с кухаркой. Она найдет чем накормить американцев, даже если придется стряпать самой.

Сто лет назад в Гэрлох пришел человек, ставший другом самому лэрду. Он, хоть и преуспел в бранном деле, обладал изысканными манерами. Никто и никогда не видел его в гневе. Никто и никогда не пострадал от его вспыльчивости. И то и другое предназначалось лишь неприятелю на поле битвы да тем друзьям, которые по воле судьбы стали его врагами.

Он родился далеко отсюда, на границе с Англией, и в юности много дней и ночей провел в походах против англичан.

В последнем восстании Брайан Макдермонд и Магнус Имри сражались бок о бок. Они получали раны и оправлялись от них, поздравляя друг друга с жестокими ранениями и предвкушая глубокие шрамы, которые останутся в памяти. Не раз им приходилось делить зажаренного зайца у одного костра и с тоской вспоминать домашний уют. Восстание захлебнулось в крови и было подавлено, оба приняли поражение без удивления и стали раздумывать о будущем, которое предлагала им Англия. И один уговорил другого оставить набеги и войны ради новой жизни, чтобы взращивать сыновей в мире под крылом клана Имри.

И Брайан Макдермонд отправился в Нагорье. Из имущества у него была одна-единственная телега с добром, которое частично он унаследовал, а частично захватил в походах, и семнадцать человек преданных людей.

Магнус, позвавший в Инвергэр-Глен южанина, добился двух вещей: во-первых, он привел в свои земли человека огромной силы и мужества, человека, который великолепно играл на волынке невзирая на то, что волынки к тому времени запретили. А во-вторых, он положил начало истории великой любви, такой могущественной, что эхо ее будет звучать в веках.