Фея Альп - Элизабет Вернер

– Нечто дивно прекрасное! – перебила ее Валли. – Интересно было бы знать, как держал себя в день помолвки дедушка: хотелось ли ему так же танцевать, как мне?

– Можно подумать, что вы еще совсем дитя, Валли! Посмотрите на Алису: она тоже невеста и тоже всего несколько дней как стала ею.

Валли с выражением комического ужаса сложила руки.

– Да, но быть такой невестой – не дай бог! Впрочем, пардон, Алиса совершенно довольна, а господин Эльмгорст ведет себя в высшей степени примерно. Только и слышно: «Что угодно, милая Алиса?», «Как прикажешь, милая Алиса!» Но если бы мой жених выказывал по отношению ко мне такую скучную, холодную учтивость, я сию же минуту вернула бы ему кольцо.

Баронесса Ласберг, вздохнув, отказалась от надежды внушить чувство приличия молодой девушке. Валли стрелой вылетела из ниши и тотчас повисла на руке жениха.

Эльмгорст разговаривал с Гронау, который был представлен ему, как и остальным, в качестве секретаря. Разговор шел, разумеется, о коллекции; указывая на негра и малайца, которые по знаку своего господина подавали то один, то другой предмет, чтобы его могли рассмотреть вблизи, Вольфганг сказал:

– Господин Вальтенберг, кажется, любит чужеземное и в своем ближайшем окружении: он взял себе прислугу из разных широт, да и вы, несмотря на ваше имя и немецкий язык, кажетесь иностранцем.

– Совершенно справедливо, – подтвердил Гронау. – Я не был в Германии двадцать пять лет и уже не думал, что когда-нибудь еще увижу старую Европу. Мы с господином Вальтенбергом встретились в Австралии; этого чернокожего, Саида, мы привезли с собой из турне по Африке, а Джальму нашли всего год назад на Цейлоне, вот отчего он так еще глуп. Теперь нам не хватает китайца с косой и каннибала с островов Тихого океана, тогда зверинец будет полон.

– О вкусах не спорят, – ответил Эльмгорст, пожимая плечами. – Боюсь только, что господин Вальтенберг по всем своим привычкам станет до такой степени чужим родине, что в конце концов окажется не в состоянии жить здесь.

– Да мы и не имеем ни малейшего намерения здесь жить, – заявил Гронау с грубой откровенностью. – Мы уедем, как только будет можно.

При последних словах из груди Вольфганга невольно вырвался вздох облегчения.

– Вы, кажется, не особенно высокого мнения о своем отечестве? – заметил он.

– Далеко не высокого. Надо стоять выше национальных предрассудков, говорит господин Вальтенберг, и он прав. Он прочел мне целую лекцию на эту тему, когда я на обратном пути сцепился с хвастунишкой-американцем, осмелившимся ругать Германию.

– И вы с ним из-за этого поссорились?

– В сущности, нет, я только разбил ему нос, – хладнокровно ответил Гронау. – До ссоры дело не дошло, потому что он сию же минуту очутился на полу. Понятно, он вскочил и в ярости побежал к капитану требовать удовлетворения, и капитан явился ко мне с выговором, но получил в ответ несколько немецких грубостей; под конец вмешался господин Вальтенберг и заплатил этому человеку за разбитый нос, а ко мне все на пароходе почувствовали необычайное почтение.

– Да, мне стоило труда замять эту историю, – сказал Вальтенберг, услышавший последние слова. – Если бы американец не удовлетворился деньгами, то за нарушение порядка на судне пришлось бы серьезно поплатиться. Вы вели себя как рассерженный боевой петух, Гронау, а между тем дело выеденного яйца не стоило. Кому какое дело до чужих мнений? Этот человек отстаивал свою точку зрения, как вы свою, и имел на это полное право.

– Кажется, вы действительно выше «национальных предрассудков», господин Вальтенберг, – сказал Вольфганг с иронией.

– По крайней мере, я считаю честью для себя быть по возможности свободным от них, – прозвучал вполне определенный ответ.

– Есть обстоятельства, когда человек не может и не должен быть от них свободен. Возможно, вы и правы, но я в данном случае на стороне господина Гронау и поступил бы точно так же.

– В самом деле? Удивительно, я менее всего ожидал бы этого от вас. По-моему, вы вряд ли способны позволить себе увлечься. Весь ваш облик дышит такой уверенностью и спокойствием, таким полнейшим самообладанием, что я убежден – вы при любых обстоятельствах хорошо знаете, что делаете. Мы, идеалисты, к сожалению, не таковы, нам следовало бы поучиться у вас.

Слова Вальтенберга звучали вежливо, даже любезно, но Вольфганг почувствовал скрытую в них шпильку и, смерив противника взглядом с головы до ног, произнес:

– Вот как! Вы считаете себя идеалистом?

– Разумеется. Или, может быть, вы причисляете себя к идеалистам?

– Нет, – холодно сказал Вольфганг. – Но я причисляю себя к людям, которые не сносят оскорблений, и в случае надобности докажу это.

Он поднял голову так вызывающе, что Вальтенберг понял необходимость пойти на попятную. Но вся его душа восставала против того, чтобы уступить «карьеристу», и, может быть, разговор принял бы весьма серьезный оборот, если бы не вмешался Герсдорф. Не подозревая, что тут происходит, он совершенно непринужденно обратился к Вольфгангу:

– Я только что узнал, что вы завтра уезжаете. Могу я просить вас передать от меня поклон моему кузену Рейнсфельду?

– С удовольствием. Можно сообщить ему также о вашей помолвке?

– Пожалуйста. Я напишу ему подробно и, возможно, заеду с женой во время свадебного путешествия…

Вальтенберг отошел. Он вовремя вспомнил, что как хозяин дома не должен вызывать ссору со своим гостем, и потому разговор прервался для него чрезвычайно кстати. Но Гронау остался и слышал слова Герсдорфа.

– Виноват, господа! – вмешался он. – Вы упомянули сейчас имя, знакомое мне с детства. Вы говорите об инженере Бенно Рейнсфельде из Эльсгейма?

– Нет, о его сыне, – сказал Герсдорф, немного удивленный, – о молодом враче, товарище господина Эльмгорста.

– А отец?..

– Давно умер, больше двадцати лет назад.

Коричневое лицо Гронау как-то странно передернулось, и он быстро провел рукой по глазам.

– Да, конечно, я и сам мог бы это сообразить. Когда спрашиваешь о ком-нибудь после двадцати пяти лет отсутствия, то должен ожидать, что смерть уже похозяйничала в рядах старых друзей и товарищей. Так Бенно Рейнсфельд умер! Он был лучшим из всех нас и самым даровитым. Но богатства он, верно, не нажил при всем своем таланте изобретателя?

– Разве у него был такой талант? – спросил Герсдорф. – Я никогда не слышал об этом. Во всяком случае, он не достиг известности, потому что умер простым инженером. Его сын пробился в люди исключительно собственными силами, но стал дельным врачом, спросите господина Эльмгорста.

– Даже превосходным врачом, – подтвердил Вольфганг. – Только он слишком скромен, не умеет обратить внимания на себя и свою деятельность.

– Это у него от отца, – сказал Гронау. – Тот всегда оставался на заднем плане и позволял эксплуатировать себя всякому, кому не лень. Царствие ему небесное! Это был самый лучший, верный товарищ, какого только посылала мне судьба…