Режиссеры настоящего. Том 2. Радикалы и минималисты - Андрей Плахов

– Можно ли назвать картину антиамериканской? Правы ли итальянские критики, которые сравнивают ее с «Пайзой» Росселлини, где речь идет об американском десанте в Италии во время Второй мировой?

– Возможно. Когда я писал сценарий, он был более критичен по отношению к американской армии. Но во время поисков натуры я стал представлять жизнь этих солдат в экстерриториальном вакууме, где единственным развлечением становятся вылазки в бар с русскими или филиппинскими проститутками. Эти парни сжигают свою юность в чужой стране. И тон фильма по отношению к ним оказался более мягким.

– Как вы прокомментируете свое отношение к собакам? Есть ли в этом что-то специфически корейское?

– Обычно собаки в моих фильмах играют роль своеобразных метафор. Он могут символизировать и сексуальные отношения, и даже отношения между нациями, например между Кореей и США. В Корее некоторые едят собак, но это очень небольшой процент людей, поэтому в сценах, связанных с собаками, присутствует определенная культурная ирония. Как-то актриса, игравшая в фильме «Остров», спросила, действительно ли для меня человеческие персонажи менее важны, чем собака, фигурирующая в картине. Я ответил, что люди для меня значат столько же, сколько собака, если не меньше. Лодка важнее героини, а плавающий желтый домик может конкурировать с героем. Даже пойдя на компромисс, самое большее, что я смогу сделать, – это рассматривать их как одинаково важные объекты.

– В «Острове» влюбленные красят свой домик на плоту в желтый цвет, и их кисточки гладят друг друга. Говорят, в корейской традиции желтый цвет символизирует любовь?

– Это также цвет сюрреалистической чувствительности. И цвет безумия.

– В «Острове» насилие осуществляется через садомазохистский секс. Есть ли в этом корейская специфика?

– Поскольку в Корее меня сильно критикуют, особенно феминистки, я не нахожу в этом ничего специфически национального. Я выражаю то, что чувствую, своим уникальным способом. Меня объявляют врагом народа – в то время как я являюсь, возможно, еще одной жертвой окружающей нас среды. Да, в моем подходе есть что-то садистское. Но именно так, через воспроизводящий сам себя садомазохизм, я воспринимаю отношения между мужчиной и женщиной в нашем обществе, да и сам механизм функционирования этого общества. Ключевой образ фильма – это два рыболовных крючка, которые сцепились в форме сердца.

– Вашу образность часто определяют как гротескную. Например, сцена гибели одного из героев фильма «Адрес неизвестен», который вылетает из мотоцикла, врезается и зарывается головой в землю, из которой остаются торчать ноги и полтуловища…

– Называйте это гротеском, но именно так умер один мой друг. Это ирония жизни. Смерть можно показать очень по-разному. И еще – в этом эпизоде выражена мысль о том, что лишь половина нации живет на своей земле, а другая не может быть в ней даже похоронена.

– В ваших фильмах сильно чувство клаустрофобии…

– Пространство моих фильмов очень ограничено. В них есть земля, вода, огонь, но не хватает воздуха. Это как самолет – он куда-то летит, но люди остаются неподвижными. Персонажи моих картин, как дикие звери, возвращаются в то же самое место, где они пьют, едят, совокупляются. Присутствие американской армии усиливает это чувство клаустрофобии. За последние полвека Корея ушла далеко вперед – и в то же время осталась прежней, с теми же болями и травмами.

– «Реальный вымысел» – это скорее технический эксперимент, чем высказывание?

– Я согласен с тем, что фильм мог бы быть лучше, если бы у него был более солидный бюджет. Но парадоксальным образом меня захватила идея снять кино за три часа и смонтировать за полтора месяца, игнорируя многие правила драматургии и режиссуры. Не важно, успех это или неудача, это нечто другое, что мог себе позволить режиссер Ким Ки Дук по сравнению со ста другими режиссерами, работающими в Корее.

– Кто-то из них вам близок? Или у вас есть творческие родственники за рубежом?

– Внутри корейского кино я чувствую себя униженным и одиноким. Я не делаю коммерческих фильмов, не снимаю звезд. Но если посмотреть на окружающий мир, там найдутся парни еще покруче меня. Манчевский, Кустурица, Жулавский, Ходоровски, Ангелопулос. Способ, которым они выражают свои эмоции, серьезно на меня повлиял.

– Между вашими фильмами есть какая-то более сильная связь, чем стиль или сквозные темы, не так ли?

– Если я буду в состоянии снять с десяток картин, вы сможете обнаружить в них структуру, подобную «Криминальному чтиву» Тарантино. «Остров» и «Крокодил» будут частями одной и той же истории, а «Реальный вымысел» окажется рекламным роликом для обоих.

– И все же вы меняетесь?

– Как и все в этом мире. Раньше я делал, так сказать, крупный план, теперь смотрю на героев и события с дистанции. Стараюсь вобрать в поле зрения не только конкретного человека, но мир и людей в целом, в том числе самого себя. Все это происходит начиная с фильма «Весна, лето, осень зима… и опять весна».

– Расскажите о построенной вами декорации: пагода посреди озера и двери без стен…

– Именно она и выражает идею фильма. Это искусственное озеро было вырыто двести лет назад и считается национальным заповедником. Стоящая над ним статуя Будды – тоже национальное достояние. Я полгода добивался разрешения построить посреди озера пагоду. Она плывет, но ограничена берегами: это говорит о том, что в мире нет ничего фиксированного, но тем не менее свобода всегда ограничена. Проницаемость невидимых стен меняется для героев с возрастом: то, что легко в детстве и юности, оказывается невозможным в зрелости. К сожалению, декорацию после съемок разрушили, и в мире больше нет плавучей пагоды.

– В ваших фильмах символичны цвета, времена года или, скажем, животные…

– Отчасти я следую традиции буддизма. Осень в моем фильме символизирует кот, а зиму – змея. Змея после смерти старого монаха держит место в храме для его преемника. Животные и времена года – это то, что в фильме наиболее подлинно. В Корее настоящее лето и настоящая зима, так что это уже не декорация. Цвета для меня носят фундаментальный характер. Раньше я любил зеленый, потом желтый, красный, а теперь хочу объять все цвета жизни.

– Почему вы сами, чего не было раньше, сыграли в своем фильме?

– Сначала просто подменил актера, который из-за съемок в другой картине не мог побриться наголо. Спросил у съемочной группы, кто бы мог сыграть героя в старости. Все указали на меня.

– Но вам же было всего сорок…

– Тем не менее. Потом, когда я взбирался на гору с привязанным камнем, думал о своей жизни и работе. Это был хороший повод помедитировать.

– И как вы ощущаете себя в своей карьере – какое у вас сейчас время года?