Право умирать первыми. Лейтенант 9-й танковой дивизии вермахта о войне на Восточном фронте. 1939–1942 - Август фон Кагенек

Перед нами, за горизонтом Восточной Галиции, находился город Тарнополь[40]. Когда-то он был самым восточным городом империи Габсбургов, а сегодня являлся ключевым узлом обороны русских на польских территориях, присоединенных ими в 1939 году.

Следовало ли его штурмовать в лоб или зайти с тылу? Или надо было подождать нашу соседку слева, грозную дивизию СС «Викинг»? Воздушная разведка сообщила нам, что город набит русскими войсками, которые с каждым часом все усиливались. Что же делать? Хубицки[41], наш генерал, прислушался к своей интуиции старого лиса и приказал идти вперед. Первой шла рота стрелков из 59-го мотоциклетного батальона с бронепатрулем во главе. Командиром патруля Олен назначил меня.

Мы дрались целый день. На сей раз все было серьезно. Русских было в десять раз больше, чем нас. Нам удалось зацепиться за первые дома на городской окраине, но мы понесли тяжелые потери. Мы не видели противника, прятавшегося на чердаках и колокольнях, в то время как сами оставались на открытом месте.

Я превратил одну из своих пулеметных бронемашин в «скорую помощь»: она вывозила в тыл наиболее тяжело раненных. Жара была невыносимой. Нас, укрывшихся за стеной, было десять, из них четверо раненых. Одному из них пуля попала в живот; он тихо стонал и смотрел на меня, как теленок, которого ведут на бойню. Какого черта не подходят наши? Я достал ракетницу, чтобы уже в третий раз указать нашу позицию основным силам дивизии, но, когда взводил тугой курок, мой мокрый от пота палец соскользнул, и крупная белая ракета полетела в направлении раненого. Я поднял глаза: он лежал на том же месте и по-прежнему улыбался. Ракета едва задела его сапог.

Наконец подошли наши танки, бронемашины, легкие «флаки»[42], замечательные самоходные орудия, грузовики, набитые гренадерами, и вся артиллерия. Я вскочил на одну из самоходок и стал указывать стрелку цели.

– Вон та колокольня. Вон то окно! Еще это и это!

Трассирующие снаряды улетали, врезались в камень, а может быть, и в человеческую плоть. Я вопил от радости под треск взрывов. Я стоял рядом с орудием, но никакая опасность больше не имела для меня значения. Меня охватила лихорадка разрушения. Я хотел заставить их заплатить за наших убитых и раненых. А если при этом загорится церковь – наплевать!

Затем мы начали зачищать улицы. Я взял группу солдат и углубился в лабиринт улочек. Внезапно передо мной возникла толпа убегающих русских. Я вскинул свой автомат. Я целился не очень высоко, зная, что при стрельбе очередью пули уходят вверх.

Я впервые в жизни собирался хладнокровно убить убегающего от меня человека. Где я? На охоте в Блюменшейдте, на бойне? И кто передо мной? Люди или кабаны? Я нажал на спусковой крючок. Человек упал ничком; его каска словно взорвалась, и вверх устремились какие-то занятные спирали. Из охотничьего инстинкта я захотел посмотреть, что сделал. Несколько моих пуль ударили его в основание черепа, его мозг был выбит; половина головы отсутствовала. Я побежал догонять своих людей.

Все становится рутиной, даже война. Я, сам того не заметив, стал одним из «стариков» – обстрелянных офицеров нашего батальона. Встречая нас на улице, уже никто не улыбался. Никто не бросал беглых взглядов на наши груди, на которых не было никаких наград.

Через два дня после штурма Тарнополя меня вызвали к командиру батальона. Когда я вытянулся перед ним по стойке смирно, Олен улыбнулся.

– Не двигайтесь! – сказал он мне.

Он встал, обошел стол, вынул из кармана маленький сверток и неловко развернул его.

– Именем фюрера, Верховного главнокомандующего вермахта, вручаю вам Железный крест второго класса за вашу храбрость, проявленную при взятии Тарнополя.

– Благодарю, господин майор!

– Вам ведь всего восемнадцать? Можете гордиться собой.

– Я горжусь, господин майор.

– Продолжайте в том же духе.

– Яволь, господин майор.

Тем же вечером я узнал, для чего послужила моя «храбрость». Я послал в Тарнополь солдата, чтобы забрать одну из наших бронемашин, подбитую в ходе штурма города. Когда он вернулся, я увидел, что он потрясен.

– Что случилось, Хансен? – спросил я его.

– Господин лейтенант, я сегодня увидел такое, чего никогда не забуду.

– Что?

– За два дня эсэсовцы из дивизии «Викинг» перебили все еврейское население Тарнополя. Говорят, больше пятнадцати тысяч мужчин, женщин и детей.

Я был оглушен.

– Вы это видели собственными глазами или вам об этом кто-то рассказал?

– Я видел груды трупов на улицах, повсюду кровь на стенах. Я даже сделал фотографии, но эсэсовец отобрал у меня камеру. Он мне сказал, чтобы я никому не болтал. И еще сказал, что они это сделали по особой просьбе нееврейского населения города.

Другие солдаты батальона, бывшие очевидцами резни, рассказывали, что эсэсовцы, когда у них закончились патроны, приказали своим жертвам убивать друг друга всем, что попадется под руку.

Возмущение моих людей достигло пика. Они вышли за рамки дисциплины, запрещавшей им высказывать личное мнение в присутствии офицера.

– Что же это такое, господин лейтенант? Это, значит, ради этого мы воюем? Сволочи эсэсовские! Они предоставили нам взять город, чтобы потом подло убивать мирное население. Это против них надо воевать!

Я промолчал, только велел им больше об этом не разговаривать.

Утром следующего дня офицеров батальона негласно информировали, что командир эсэсовской дивизии группенфюрер (генерал-лейтенант) Эйке был снят фюрером с должности. Может быть, эту новость распространяли, чтобы успокоить умы? Я этого так никогда и не узнал[43].

Через несколько дней офицеров снова собрали на КП батальона. На сей раз Олен приказал удалить всех, кто не принадлежал к офицерскому корпусу. Закрыв дверь, он сказал нам:

– Вы должны знать, что фюрер приказал немедленно расстреливать любого политического комиссара или политрука, попавшего в плен. Но у меня есть приказ генерала, командира корпуса, отменяющий его. В частях 9-й танковой дивизии «Приказ о комиссарах» применяться не будет.