Право умирать первыми. Лейтенант 9-й танковой дивизии вермахта о войне на Восточном фронте. 1939–1942 - Август фон Кагенек

На обратном пути мать на один день остановилась в Риме, чтобы повидаться с фрау фон Берген – женой нашего посла при Святом престоле, которая была ее старой подругой. Та сумела устроить ей аудиенцию у папы Пия XII. Прежде чем проводить ее туда, она сказала:

– Риа, я должна сообщить тебе нечто очень важное. 27 декабря под Москвой был убит еще один твой сын, Франц-Иосиф.

У папы она пробыла полчаса.

Она заплатила. Каждый должен был заплатить, это очевидно. Народ не может безнаказанно доверять свою судьбу одному человеку, ко всему прочему, еще и мифоману. Возможно ли еще изменить ход событий? Или оставалось втянуть голову в плечи и ждать следующего удара?

В первый раз Франц-Иосиф был ранен в голову при тех же обстоятельствах, что и Кристианс. Его перевязали, и, поскольку он был единственным офицером в батальоне, ему пришлось остаться со своими людьми. В последующей рукопашной с сибирскими стрелками он получил вторую пулю, на этот раз прямо в лоб. Подчиненным удалось унести его в тыл, в маленький импровизированный госпиталь, где он и умер на руках дивизионного священника, шепча имя своей жены. Франц-Иосиф принадлежал к очень небольшой группе немецких солдат, которые достигли московских предместий. Однажды он даже нашел на трамвайной остановке билеты для прохода на Красную площадь.

Пасху мы отпраздновали в снегу. Его хлопья накрывали раскрашенные яйца. Весна пришла только в середине мая: она буквально взорвалась, с характерной для смены времен года в России силой. На следующий день распустились цветы. Снег превратился в ручьи, которые до опасного уровня подняли уровень воды в Чиграх, на берега которой мы, в конце концов, отступили. Солнце размораживало трупы русских солдат, которые, порой сотнями, лежали перед укрепленными позициями, возведенными нами с марта месяца.

Из автоматов и тяжелых пулеметов мы выкашивали целые цепи атакующих. Теперь наше вооружение начало работать, потому что мы приводили его в порядок в перерывах между боями. Мы спрашивали себя, сколько еще времени это продлится: эти нескончаемые орды людей, вопя, шедших на нас локоть к локтю, подбиравших оружие тех, кто упал, волны, которые мы останавливали порой в пяти или десяти метрах от наших позиций. Даже такой народ, как русский, не мог до бесконечности нести столь тяжелые потери.

Гитлер все-таки пожелал выразить признательность солдатам, удержавшим рубежи, установленные им. Он наградил нас медалью «За Зимнюю кампанию». Мы презрительно окрестили ее Gefrierfleisch-Orden, «медалью замороженного мяса», и придумали реалистическое объяснение цветам ленты, которой она крепилась в петлице, черно-бело-красной: тонкая черная полоска посередине – это были мы, белая слева и справа – снег, а красная вокруг – русские.

Война возобновилась. Пошли разговоры о новом крупном наступлении, которое должно было завести нас далеко на восток, до Волги, Кавказа, Сталинграда. Почему бы не до Урала, говорили мы.

Однако те из нас, кто начал сомневаться в нашем превосходстве, теперь могли успокоиться. Наша техника полностью обновилась, мы получили столько танков и бронемашин, сколько было до начала войны. Из Германии прибыло пополнение. Наше вооружение улучшилось: 50– и 75-миллиметровые орудия наших танков были наращены длинными трубами, позволявшими на равных сражаться с грозным Т-34. И еще, мы теперь имели 75-миллиметровое противотанковое орудие.

Мы сильно повеселились, получив посылку, которая должна была бы остаться незамеченной в этом потоке: огромные ящики, набитые меховыми манто, серыми, черными и бурыми. Некоторые были очень дорогими. Это стало результатом пропагандистской кампании рейхсминистра Геббельса, приказавшего собирать по всей Германии теплые вещи, «чтобы помочь нашим солдатам на Восточном фронте». Нам они теперь уже оказались не нужны.

Новый командир батальона Горн, кавалер Рыцарского креста, один из самых лихих и заслуженных офицеров дивизии, сделал меня своим адъютантом. Он – о, чудо! – предоставил мне особый отпуск на четырнадцать суток. На аэродроме Курска я встретил летчиков, знавших Эрбо. Они были счастливы подвезти его брата на своем «Юнкерсе-52» до Лемберга, на тысячу шестьсот километров на запад. В Лемберге я впервые за двенадцать месяцев увидел немку: это была медсестра, давшая мне ДДТ. Я был ослеплен.

Десять дней в родительском доме прошли, как сон. Я делил их между прогулками по лесу, охотой на косуль и общением с родителями, которые избегали говорить о войне. Два последних дня свободы я провел в объятиях Гизи. Она была ошарашена, когда я возник перед ней в ее кабинете Kriegsdienstmädchen (Женской вспомогательной военной службы).

Другой «Юнкерс» доставил меня назад в мою вторую семью, каковой стала для меня группа боевых товарищей, без которых я не представлял себе жизни. Из госпиталя вернулся Кристианс; он снова принял командование своим взводом противотанковых орудий. Молодые офицеры заменили погибших.

28 июня 1942 года. Начало второго грандиозного рывка вперед было назначено на 2.15 ночи. Мне предстоял самый жаркий июль в моей жизни.

Холм. Ночь, но небо на востоке уже начало понемногу светлеть. Передо мной широкая долина Тима. Отсюда до Дона, нашей первой цели, 220 километров по степи, прорезанной мелкими речками и балками – глубокими оврагами, вырытыми за века таянием снегов. Я стою в турели пулеметного бронеавтомобиля и наблюдаю за восходом солнца. Время от времени беру 10-кратный бинокль, чтобы осмотреть противоположный берег Тима, где с конца зимы заняли позиции русские. Проходит час. Я спускаюсь в турель и начинаю писать письмо Гизи. Второе – матери. Никогда не знаешь… Мы – самая северная, самая левофланговая дивизия недавно сформированной 6-й армии генерал-полковника Паулюса, насчитывающей 450 тысяч человек и 2 тысячи танков.

Вторая цель – Сталинград, город Сталина, вторая столица России. Но перед нашей 9-й танковой дивизией поставлена задача прикрывать левый фланг армии от возможных контрударов русских. Наша дальняя воздушная разведка выявила скопление танков противника в лесах восточнее Дона, к северу от Воронежа. Надо считаться с мощью Т-34.

Жуткий удар прерывает мои размышления. Я выскакиваю на крышу броневика и хватаю бинокль. Почти совсем рассвело. Насколько достает взгляд, горизонт пылает. Над русскими позициями, исчезающими в клубах черного и розового дыма, воздух так раскалился, что видно, как в небе колеблются волны, словно в пруду, куда бросили камень. Вой пролетающих надо мной снарядов еще громче, чем грохот разрывов на земле. Время от времени я различаю в этом адском грохоте дьявольский рев наших Nebelwerfer, новейших реактивных минометов, в несколько секунд выпускающих по позициям противника 36 ракет калибра 380. Артподготовка продолжалась уже двадцать минут, когда над нами пролетели бомбардировщики и «Штуки». Мы видели, как они издалека пикируют на невидимые нам цели, возвращаются за новым запасом бомб и снова нападают на свою добычу. Неужели в этом пекле еще остались живые?

Пехота и саперы под последние залпы нашей артиллерии перебрались на противоположный берег.

Мы, не отставая, следуем за ними. Нашу технику мотает из стороны в сторону в воронках от снарядов. Русские окопы в этом лунном пейзаже теперь выглядят лишь неглубокими канавками. Трупов нет. Не били ли мы по пустоте? Неужели иваны пронюхали о нашем наступлении?