Безнадежность - Колин Гувер

Из его колючих вопросов очевидно — своим замечанием насчёт окна он сознательно и точно бил в цель. Но я не в настроении играть в его игры. Мне ещё нужно допечь торт. И съесть всё испечённое.

Я подхожу к двери и открываю её настежь.

— Тебе известно, что ты сказал, и ты получил ту реакцию, которой добивался. Счастлив? Теперь можешь уходить.

Как бы не так! Он опускает руки и подходит к тумбочке. Берёт книгу, которую дал мне Брекин, и осматривает её с таким видом, будто и не было предыдущих тридцати секунд.

— Я пока прошу тебя вежливо. Пожалуйста, уходи.

Он осторожно кладёт на место книгу и опускается на кровать. Укладывается как ни в чём не бывало. Он на моей чёртовой кровати!

Я закатываю глаза, подхожу и стягиваю его ноги на пол. Если мне придётся физически выставить его из дома, я это сделаю. Когда я хватаю его запястья и пытаюсь поднять, он дёргает меня на себя быстрее, чем мой мозг успевает отреагировать. Перекатывает меня на спину и прижимает мои плечи к матрасу. Это случилось так неожиданно, у меня не было времени даже побороться. И теперь, когда я взираю на него снизу вверх, часть меня не хочет бороться. Я в сомнениях: то ли завопить, призывая на помощь, то ли сорвать с себя одежду.

Он отпускает мои плечи, подносит руку к моему лицу и большим пальцем вытирает кончик носа.

— Мука, — комментирует он. — Покоя мне не давала.

Потом садится, опираясь о спинку, и кладёт ноги обратно на кровать. А я так и лежу пластом на матрасе, смотрю на звёзды и впервые, глядя на них, чувствую нечто большее, чем пустоту внутри.

Даже двинуться не могу, потому что боюсь, что он псих. То есть, буквально, клинически болен. Это единственное разумное объяснение. И тот факт, что я всё ещё нахожу его привлекательным, может означать только одно: я тоже сошла с ума.

— Я не знал, что он гей.

Ну да, совсем сбрендил.

Я поворачиваю к нему голову, но молчу. А что, чёрт возьми, скажешь безумцу, который сначала отказывается покинуть твой дом, а потом несёт какую-то пургу?

— Я избил его потому, что он подонок. Понятия не имел, что он гей.

Положив локти на согнутые колени, он смотрит прямо на меня и ждёт реакции. Или ответа. Ну, пусть подождёт, мне надо осмыслить новую информацию.

Я поднимаю взгляд на звёзды и погружаюсь в анализ. Ладно, отвергнем самое простое объяснение — что он псих. Выходит, он пытается натолкнуть меня на какую-то важную мысль? Но на какую? Заявляется без приглашения, чтобы защитить свою репутацию и нанести удар по моей? И вообще, к чему столько усилий? Я — всего лишь одна из многих, так ли уж важно моё мнение?

Разве что я ему нравлюсь. От этой мысли мой рот сам собой растягивается в непрошенную улыбку. Во докатилась — радуюсь, что нравлюсь психу. Впрочем, поделом мне. Не следовало впускать его в дом. А теперь он знает, что я осталась одна на все выходные. Если взвесить этот мой поступок, пожалуй, «глупая» чаша весов грохнется об стол от непомерной тяжести. Вижу два пути развития событий. Либо мы придём к взаимопониманию, либо он прикончит меня, накрутит из меня фарш и начинит им пирожки. Грустно-то как, ведь сколько на свете ещё разных десертов, которых я даже не попробовала...

— Торт! — воплю я, спрыгивая с кровати. Вбегаю в кухню и по характерному запаху понимаю, что опоздала — катастрофа свершилась. Беру прихватку, достаю торт и швыряю его на стол. Впрочем, не так уж сильно он сгорел. Может, если залить глазурью, его ещё удастся спасти.

Захлопываю духовку и задумываюсь, не сменить ли хобби. Может, начать делать драгоценности? Интересно, это сложно? Беру ещё два печенья, возвращаюсь в спальню, протягиваю одно Холдеру и укладываюсь на кровать.

— Пожалуй, я правда судила предвзято, обозвав тебя подонком-гомофобом. На самом деле ты вовсе не дремучий гомофоб, которого на год упекли в колонию?

Он улыбается, ложится навзничь и смотрит на звёзды.

— Не-а. Ничего подобного. Весь прошлый год я прожил с отцом в Остине. Даже не представляю, кто запустил эту байду с колонией.

— Так если слухи врут, почему ты не пытаешься себя защитить?

Он поворачивает ко мне голову.

— А ты почему не пытаешься?

Я сжимаю губы и киваю.

— Тушé.

Потом мы молча едим печенье. Многое из того, что он говорил, постепенно обретает для меня смысл. Н-да, и чем я отличаюсь от людей, которых сама же и презираю? Он прямо сказал, что ответит на любой мой вопрос, а я вместо того, чтобы спрашивать, предпочла верить слухам. Неудивительно, что он на меня злился. Я вела себя с ним так, как многие другие ведут себя со мной.

— Значит, той подколкой про окно ты намекал, что не надо верить сплетням? Ты правда не пытался мне сказать мне гадость?

— Я не говорю гадостей, Скай.

— Но ты постоянно на взводе. Хоть здесь я не ошиблась.

— Может, и так, но я не гад.

— Ну а я не шлюха.

— Ну а я не подонок-гомофоб.

— Значит, тут мы всё выяснили?

— Думаю, да, — смеётся он.

Я делаю глубокий вдох, потом выдох, готовясь сделать то, на что решаюсь не так уж часто: попросить прощения. Если бы я не была так упряма, я бы призналась вслух, что моё поведение было крайне оскорбительным, и он имел полное право злиться на мою грубость. Вместо этого я высказываюсь коротко и по существу.

— Прости меня, Холдер. Мне очень жаль, — говорю я тихо.

Он тяжело вздыхает.

— Знаю, Скай. Знаю.

Снова воцаряется молчание. Оно кажется бесконечным, но при этом недостаточно долгим. Наступает вечер, и я боюсь, что мой гость вот-вот объявит: «Пойду я, мне больше нечего сказать». Но мне этого не хочется. Не знаю, почему, но есть что-то правильное в том, что мы сейчас вместе.

Он первым разбивает тишину.

— Мне нужно у тебя кое-что спросить.

Я молча жду продолжения: похоже, мой собеседник, по своему обыкновению, тщательно обдумывает вопрос, прежде чем его задать. Он вдыхает и, повернувшись набок лицом ко мне, подпирает голову согнутой в локте рукой. Я чувствую на себе его взгляд, но не отрываясь смотрю на звёзды. Он сейчас чересчур близко, чтобы я могла позволить себе на него взглянуть. И сердце моё бьётся с такой скоростью, что если мы придвинемся хоть чуточку ближе, боюсь, я просто помру. Неужели похоть вызывает такое бешеное сердцебиение? Хуже, чем после бега.

— Там, на парковке, зачем ты позволяла Грейсону себя лапать?

Спрятаться бы куда-нибудь! Хотя бы под одеялом. Я-то надеялась, что эта тема не всплывёт.

— Я же говорила. Он мне не бойфренд, и не он посадил мне синяк.

— Да я не потому спрашиваю. Просто я видел твою реакцию. Ты была раздражена. Кажется, тебе даже было немного скучно. Вот мне и интересно, зачем ты ему всё это позволяешь, если не хочешь, чтобы он к тебе прикасался?