Кочевые народы степей и Киевская Русь - Петр Толочко

Маски или полумаски имели распространение и на Руси. Изучение шлема, найденного в 1808 г. на месте Липецкой битвы 1216 г. и вошедшего в литературу как шлем Ярослава Всеволодовича (или Мстислава Юрьевича — по В. Л. Янину), показало, что его полумаска была сделана позже. Чтобы прикрепить ее к шлему, пришлось обрезать часть бордюра по краю тульи, в результате чего пострадали даже ноги святого в центральном киотце.

В конце прошлого века под Ногайском был найден шлем, близкий к липецкому. О его русской принадлежности свидетельствует пластина с надписью «Святой Прокоп», набитая на передней части шлема. Между тем подкурганная могила носила все черты кочевнического погребения с конем.

Личина-полумаска обнаружена раскопками Б. А. Рыбакова во Вщиже (Брянская область). Она железная, крепилась к шлему маленькими штифтами. Под глазницами находятся дырочки для крепления бармицы. Заметны следы позолоты и серебрения. Маска имеет длинный горбатый нос, а также миндалевидные разрезы для глаз с рельефными ободками. Датируется XII в.[153]

Еще одна маска была найдена К. К. Косцюшко-Валюжиничем в 1889 г. в Херсонесе. Изготовлена она из железа в кованой технике. Крепилась к шлему посредством шарньера в лобной части. Несмотря на плохую сохранность, исследователи также видят в ней индивидуальные черты[154].

Возвращаясь к вопросу об этнической атрибуции погребений с масками, следует все же причислить их к торческим древностям. В пользу этого говорит их местонахождение в земле черных клобуков. Аналогичных захоронений в половецкой степи не выявлено. Изучение остатков седел в погребениях у сел Липовцы, Ковали и Таганча убеждает в том, что они принадлежали к тюркскому типу седел с высокой и округлой лукой[155]. Еще одним, возможно, самым убедительным аргументом, указывающим на торческий характер погребений с масками, является их западная ориентация. Половцы, как известно, хоронили своих умерших головой на восток.

Что касается датировки масок, то они вполне укладываются в домонгольский период. По мнению ряда исследователей, есть основания полагать, что они изготавливались в XI — начале XIII в. в мастерских русских городов. Предположение это не имеет археологических подтверждений, но и не лишено вероятия. Известно, что бронзовые зеркала, так любимые черноклобукскими и половецкими женщинами, действительно производились в русских городах.

Торки днепровского левобережья археологически почти неизвестны. Возможно, их древности еще будут обнаружены, хотя ожидать таких находок, как в Поросье, вряд ли следует. Левобережные торки не имели «своей» территории, жили разрозненно и, очевидно, сравнительно быстро подверглись русской окультурации. Будучи христианами, они хоронили своих умерших на общих кладбищах и, естественно, не сопровождали их богатым инвентарем. Следовательно, вычленить их среди русских захоронений можно лишь на основании антропологического анализа.

Процесс ассимиляции русичами торческого населения южнорусского пограничья, протекавший активно в XI — начале XIII в., окончательно завершился, по-видимому, уже в эпоху монгольского владычества. Правда, в этот период, как свидетельствуют археологические материалы, часть черных клобуков Поросья откочевывает в степи Поволжья, а также в Поднестровье[156].

Не успели русские люди перевести дух от печенежских и торческих набегов, как пришлось столкнуться с новым сильным врагом. В южнорусские степи, сметая на своем пути печенегов и торков, хлынули орды половцев. К 60-м годам XI в. они освоили огромные степные пространства протяженностью с востока на запад 2 тыс. км и с юга на север — 400–500 км. Беспокойными соседями Руси половцы оставались вплоть до монголо-татарского нашествия.

Название «половцы» имеет русское происхождение и не являлось самоназванием этого народа. Средневековые авторы, писавшие на греческом и латинском языках, называли половцев куманами или команами. Арабские и персидские географы и историки IX–X вв. упоминают страну и народ кимаков, а также кипчаков.

В исторической литературе длительное время предпринимаются попытки этимологического истолкования русского термина «половцы». Польскому историку начала XVI в. Матвею Меховскому казалось, что «половцы в переводе на русский язык означает „охотники“ или „грабители“, так как они часто, делая набеги, грабили русских»[157]. Русский историк А. А. Куник считал, что слово «половцы» происходило от слова «половый» — изжелта-белый, желтоватый, соломенно-желтый. Несмотря на совершенную неприемлемость такого толкования (торки-кочевники никогда не были светловолосыми, и нет источников, которые бы это утверждали), оно было поддержано Д. А. Расовским, М. И. Артамоновым, Л. Н. Гумилевым и другими исследователями. С. А. Плетнева повторила это объяснение в монографии «Половцы», вышедшей в 1990 г.

Между тем в литературе имеется другое и, как кажется, более корректное толкование названия «половцы». Е. Ч. Скржинская, обратив внимание на зафиксированное в летописях понятие «онополовец» в значении — живущий по ту сторону реки, пришла к выводу, что именно оно послужило исходным для наименования русскими новых соседей[158].

В представлении русских половцы были жителями днепровского Левобережья. Рассказывая об участии половецких дружин в походе Юрия Долгорукого «в Русь» в 1152 г., летописец заметил, что с ним пошли не только Отперлюевы и Таксобичи, но «и вся Половецкая земля, что же ихъ межи Волгою и Днепромъ»[159]. Следовательно, левый берег Днепра был как бы половецкий, а правый — русский. Когда в 1193 г. Ростислав Рюрикович выступил в поход на половцев, то по пути вглубь половецких кочевий узнал, что их вежи и стада находятся на правой стороне Днепра, которую он именует Русской. «И ѣхаша изъездомъ и быша на Ивлѣ на рѣцѣ на Половѣцкой, и ту изъимаша сторожи Половѣцкыя и вземше у нихъ вѣсть, аже Половци днища далѣе лежать, и вѣжа, и стада по сей сторонѣ Днепра, по Русской»[160].