Меня зовут Шейлок - Говард Джейкобсон

– Помянешь черта, он и появится, – заметил он.

– Спасибо, папа.

Ему не хотелось представлять их друг другу, но делать было нечего.

– Моя дочь Беатрис. Шейлок.

– Угу, – кажется, сказала Беатрис, если вообще что-то сказала. Вечно она мямлит. Никакого интереса к новому знакомому Беатрис не проявила – типичное, близкое к неучтивости поведение занятого собственными мыслями подростка. Спросила только, давно ли они с папой знакомы, сделала вид, будто выслушала ответ, поинтересовалась, какие у них планы на сегодня. Все это с полнейшим безразличием.

Поняла ли она, с кем разговаривает?

– Мы пока не обсуждали, чем займемся, – ответил Шейлок. – У вашего отца, наверное, дела. А я с удовольствием просто посижу здесь и почитаю газету или послушаю музыку, если это не будет вам мешать. Есть у вас что-нибудь из Баха или Джорджа Формби?

Беатрис поглядела на отца. Она не знала, кто такой Джордж Формби. Это первое поколение, у которого нет памяти о прошлом, подумал Струлович и пришел ей на помощь.

– «Когда я мою окна», – подсказал он.

– Это явно не Бах, – заметила Беатрис.

– Нет, Формби гораздо смешнее.

– Комическая музыка меня не забавляет, – ответила она.

– Лично мне у Формби больше всего нравится хит «Беззаботный я», – вставил Шейлок.

Он что, сам над собой подшучивает? Или смеется над Беатрис? А если второе, то с какой целью?

«Неужели он заигрывает с моей дочерью?» – подумал Струлович.

Беатрис, похоже, ничего не заметила – по крайней мере, осталась совершенно равнодушна. Она сняла с головы полотенце и тряхнула волосами, окропив легчайшими брызгами дорогие шерстяные брюки Шейлока.

Или она тоже так заигрывает?

– А как насчет Эла Джолсона? – спросил Шейлок.

Беатрис вновь покачала головой. Темные века, подумал Струлович. Несмотря на всю свою развитость, Беатрис жила в пузыре электронного невежества, по сравнению с которым VII век – просто парад просвещения. Струловичу было стыдно за дочь, которая так мало слышала о том, что происходило до ее рождения. А еще он боялся, как бы этот новый, беззаботный, если не сказать игривый, Шейлок не вздумал исполнить для нее «Мамочку» Эла Джолсона, сопроводив пение джазовым танцем. Беатрис не знала ничего из того, что знал в ее возрасте Струлович, зато прекрасно понимала культурные нормы современного общества – понимала, что белому певцу непозволительно изображать из себя чернокожего.

– Диски вон на той полке, – ответила Беатрис. – Выбирайте, что понравится. Они не мои. И не волнуйтесь – вы никому не помешаете. Я все равно ухожу. Мне в колледж к двенадцати.

Беатрис выпятила подбородок и вызывающе глянула на отца: а он еще говорит, что она несерьезно относится к учебе!

– Что вы изучаете? – спросил Шейлок вполголоса, словно желая исключить Струловича из разговора. Это был даже не вопрос, а ласковое прикосновение.

– Общий курс искусствоведения, практически вводный. Самой мне хотелось бы больше сосредоточиться на перформансе, – ответила Беатрис – довольно застенчиво, как показалось Струловичу, словно дочери непривычно, что описанное ей занятие называют учебой.

Струловича захлестнула волна стыда. Искусство перформанса! Почему бы не сказать просто «выпендреж»? Струлович не был уверен, знаком ли Шейлок с этим жанром – в курсе ли он, что так называется публичное освобождение от всех внутренних барьеров. Учитывая его отношение к карнавалу, вряд ли Шейлок пришел бы от перформанса в восторг. С другой стороны, кто знает? Разве мог Струлович предположить, что ему нравится Джордж Формби? Конечно, Джессика попортила отцу немало крови, но она, по крайней мере, не заявляла, что хочет изучать произвольные пределы отношений между зрителем и художником. «Неподходящее занятие для еврейской девушки», – ответил бы Шейлок, захлопывая окна. Струлович придерживался того же мнения, хотя большинство известных ему художниц-перформансисток составляли именно еврейки.

Быть может, на самом деле они изучают пределы отношений между еврейскими девушками и их отцами?

Быть может, экосексуальная эксгибиционистка Энни Спринкл, урожденная Эллен Штейнберг – наглядный пример того, что получаешь, когда пытаешься привить дочери скромность?

Шейлок слегка склонил голову со старомодной галантностью, словно Беатрис сообщила ему, что учится на белошвейку.

– А что это подразумевает?

Он это специально, чтобы меня смутить, подумал Струлович. Хочет удержать ее на все утро, поощрять, подлавливать, трепать мне нервы.

Беатрис улыбнулась.

– Что подразумевает роль художника-перформансиста?

– Да.

– Непременно расскажу, когда буду посвободнее, – обольстительно посулила Беатрис.

Знает ли она, кого обольщает?

Что-то завлекающее в ее улыбке заставило Струловича насторожиться. Уж не собирается ли она пригласить Шейлока поехать с ней в колледж? Струлович так и видел, как она представляет его друзьям: «Привет, ребята! Это Шейлок. Слышали про такого? Я тоже не слышала, но он клевый». Может, даже возьмет его с собой на занятие по перформансу. Он представил, как Шейлок схлестывается в споре с преподавателями Беатрис, не сдерживаясь, как должен сдерживаться современный еврей, не понимая, в какую медвежью яму попал. Однако на смену этому страху тут же пришел другой: что, если у Шейлока на его дочь какие-нибудь виды? Не эротические – разумеется, не эротические! – а собственнически-отцовские, хотя кто может сказать, где заканчиваются собственнически-отцовские виды и начинаются эротические? Ему почудилось, или Шейлок правда глядит на нее с жадностью? «Художник-перформансист, говоришь?..» Струлович по себе знал, что мужчина, сохраняя неподвижное лицо, может придирчиво осмотреть женщину со всех сторон. Да и почему бы Шейлоку не рассматривать Беатрис, соблазнительную в старомодном смысле слова, более пышнотелую и фигуристую, чем нынче модно, не сглаженную, как обглоданная морковка, а сочную и полнокровную, точно героиня Песни песней. Точно Лия. Или вторая Джессика. Да, несомненно, Шейлок увидел и оценил ее красоту. А Беатрис заметила его восхищение – разве могла она не заметить? – и тоже оценила.

«И ты привел этого человека к себе в дом? – услышал Струлович голос матери. – Тебе что, без того с дочерью хлопот мало?»

Невозможно представить, чтобы Шейлок прибыл с настолько мефистофелевской миссией – с четким намерением найти замену Джессике. Нет, разумеется, нет. Однако человеку, потерявшему дочь так, как потерял ее Шейлок, недолго повредиться в уме. Кто знает, до чего может довести безумие?

Око за око, дочь за дочь.

Почему у Струловича есть дочь, а у него нет?!

Струлович ощутил, насколько несправедливы эти подозрения, только когда Беатрис, проглотив остывший кусок поджаренного хлеба, сказала Шейлоку, что ей было приятно познакомиться, а Шейлок вновь торжественно склонил голову и без всякой иронии или заговорщицкой усмешки ответил: