Письма моей сестры - Элис Петерсон

Он кивает.

Я рассказываю, что она родилась с расщелиной в губе и нёбе.

– Мои родители навещали ее в больнице после каждой операции. Беллс привязывали к кроватке, чтобы она не расчесывала швы.

– Какой ужас.

– Еще у нее поврежден мозг от рождения. Но большая часть мозга работает. Если попадаешь на тему, о которой она много знает, тогда все в порядке. Но она никогда не могла жить самостоятельно.

– Она сознает, что она не такая, как все?

– Да и нет. Думаю, сейчас ей комфортно, но в подростковом возрасте ей хотелось быть как все. Она ненавидела то, как она выглядит. Во всяком случае, по словам папы, – добавляю я. – Видите ли, я не очень знаю эту сторону Беллс, потому что я уехала из дома в восемнадцать лет, а ей тогда было всего одиннадцать.

– Должно быть, вашим родителям пришлось нелегко.

– Конечно. – Я задумываюсь, говорила ли я им когда-нибудь, какие они молодцы? Нет, конечно, не говорила. Я слишком долго считала себя заброшенной и завидовала той энергии, которую они вкладывали в Беллс. – Честно говоря, Беллс никогда прежде не бывала у меня, и мне с ней трудно. Взять хотя бы то, что случилось сегодня. – Когда я рассказываю Марку о проблемах, возникших у нее с Сэмом, поражаюсь, насколько легко мне говорить с ним. Фразы складываются сами собой, без усилий.

– Хотите выпить? – спрашиваю я, ошалев от событий этого дня и отчаянно нуждаясь в разрядке.

Я открываю холодильник и достаю пару банок пива. Для оживления беседы я решаю рассказать ему про испорченную ночь покера и подмену компакт-дисков. Марк хохочет.

Я в лицах изображаю ему, как Беллс спросила у мужа моей клиентки, почему он лысый, и это вызывает и другие воспоминания.

– Когда мне было пятнадцать, у нас был сантехник с деревянной ногой и стеклянным глазом – мистер Кёрли.

– Мистер Кёрли? – ухмыляется Марк. – Совсем как персонаж из книжной серии «Мистер Мен»[1].

– Однажды мистер Кёрли залез на стремянку у нас в доме, и у него открутился винт на ноге, и она отвалилась. «Почему у тебя нет настоящей ноги?» – тут же спросила Беллс и заревела от смеха. Мы с мамой в это время искали на полу упавший винт. Беллс вот такая, это не по злобе. Она всегда говорит то, что думает. Если ей кто-то не нравится, если ей скучно, она тут же сообщает об этом.

– Молодец. Экономит много времени.

Я улыбаюсь, а про себя решаю не говорить Марку, что Беллс невзлюбила Сэма.

– Сколько ей лет?

– Двадцать два. Но вот ее ментальный возраст определить нелегко. Некоторые вещи она делает очень хорошо, например, готовит блюда и работает в саду, это у нее от мамы. Но если спросить у нее что-то абстрактное, тут полный провал. Когда умер наш дядя Роджер, Беллс купила цветы и написала на карточке: «Дорогой дядя Роджер, я с прискорбием услышала, что ты умер».

Я замечаю, что у Марка на лице такая же ямочка, как у меня. Папа всегда любил повторять, сжимая мои щеки, что ямочки бывают только у необыкновенных людей.

– Уже поздно, – спохватывается Марк. – Мне пора бы…

– Нет! – возражаю я слишком эмоционально. – Выпейте еще. – Я хватаю свой мобильный. – Сейчас я закажу пиццу. Беллс будет рада, если вы останетесь на ужин. Ведь вы живете недалеко, верно?

– Вообще-то я живу возле вашего бутика, на Чейпл-Роуд.

– Ого! Там живет Эмма. Моя старинная подруга, – поясняю, увидев вопрос на лице Марка. – Какой номер дома?

– Дом один.

– А она в двадцать девятом.

– Мой первый придуманный возраст. – Он опять улыбается.

– Точно. В общем, не уходите. – Дело в том, что мне не хочется оставаться одной.

– Спасибо, но я, пожалуй, пойду. – Он отодвигает стул.

– Может, выпьете еще?

– Эй, – Марк подходит ко мне, – послушайте, день был скверный. Неудивительно, что вы так себя чувствуете. – Он ласково кладет руку мне на плечо.

У меня в голове все еще звенят слова Беллс: «Почему ты меня ненавидишь? Почему мне не пишешь?» Я начинаю плакать, и он нежно обнимает меня.

– Не помню, чтобы я когда-нибудь извинялась так много раз за один день, – признаюсь я, присаживаясь к столу. – За лучшие дни! – Я поднимаю кверху мою банку пива.

– За лучшие дни, – поддерживает он.

– Беллс! Перестань! – кричу я.

В коридоре слышатся торопливые мамины шаги.

– Останови ее, Кэти!

Беллс стоит над маминой собачкой Пегги, держа в руках большие черные ножницы с зазубренными краями. Все происходит будто в замедленной съемке. Я вижу, как она держит ножницы возле уха Пегги и улыбается, раздвигая их. Пегги глядит на нее невинными глазками. Я должна остановить Беллс, пока она не поранила собаку! Я хочу шагнуть к ней. Ножницы широко раскрыты, сверкают серебром зазубренные лезвия. Мои ноги приросли к полу. Я не могу пошевелиться. Я не успею остановить ее! Слишком поздно.

– Останови ее! – снова кричит мне мама.

…Я просыпаюсь в холодном поту, хватая ртом воздух. Неужели я кричала? Обвожу взглядом комнату. Успокойся, Кэти. Дыши глубже. Это только сон. Забудь о нем. Все в порядке. Я сажусь в постели и крепко обхватываю колени руками. Наша постель пустая. Сэм еще не вернулся. Где он? Комната кажется мне особенно темной и холодной. Ведь Сэм мог бы позвонить мне, узнать, нашла ли я Беллс, спросить, все ли у нас в порядке. Я включаю лампу и подношу к глазам часы. Час ночи.

– Почему он не позвонил, Чарли? – спрашиваю я у своего гепарда, сидящего у лампы. – Ты бы мне позвонил, правда, Чарли, даже если бы охотился?

Набираю номер Сэма, но попадаю на его голосовую почту.

Я встаю и иду по коридору, тихонько открываю дверь к Беллс. Она мирно спит, свернувшись клубочком.

Выключила лампу и ложусь, уставившись в темноту. В детстве я боялась темноты, совсем как Беллс, но не смела признаться в этом маме. Под моей кроваткой лежал страшный крокодил, за дверью притаилась ведьма, а под окном демоны. Среди моих любимых книг была «Сова, которая боялась темноты». Папа читал ее мне. Он садился у меня в ногах, в костюме и начищенных ботинках. Я закрыла глаза и пыталась думать о чем-нибудь приятном.

– Возле меня нет ничего опасного, – шепчу я.

– Возле тебя нет ничего опасного, – словно слышу я мамин голос.

Я переворачиваюсь на бок. Где ты, Сэм? Мне плохо без тебя.

Никогда еще я не чувствовала себя такой одинокой.

Все еще лежа без сна, я переворачиваю подушку, потому что она слишком нагрелась. Я так устала, что не могу поднять веки, но мой мозг никак не хочет отдыхать. Жалко, что его нельзя отключить нажатием кнопки, как лампу.