Идеальный выбор - Саманта Джеймс

— Как странно, — широко распахнув глаза, произнесла Девон. — Я так и подумала, когда вошла сюда.

Она не спешила убирать голову с его плеча, а маленькую ручку — с его груди.

— Себастьян, неужели вы прочли все эти книги? — почему-то шепотом спросила она.

Боже милостивый, она толкует о чтении! А он только и думает о том, как бы взять ее на руки, отнести к себе в постель, снять с нее одежду и ласкать, любить всю ночь.

Он чувствовал себя возбужденным. Соблазненным завораживающим очарованием милой маленькой бродяжки из Сент-Джайлза. Но боялся напугать ее и не хотел даже говорить с ней на эту тему.

— Разумеется, нет, — ответил он на ее вопрос.

— Почему? — спросила она, словно бы удивленная тем, что такое могло быть.

— Ну, скажем так: прежде всего потому, что их здесь слишком много.

— Если бы я жила здесь, я бы поставила себе целью прочитать каждую книгу в этой библиотеке. — Она отвела глаза и добавила упавшим голосом: — Если бы умела читать.

Сдвинув брови, он задал ей вопрос, который давно уже вертелся у него в голове:

— Скажите, Девон, как это вышло, что у вас очень хорошая речь, но вы при этом даже не умеете читать? — Заметив, что ей явно не хочется отвечать, он продолжал: — Кажется, вы упоминали, что ваша мать была хорошо образованной.

Девон кивнула и, еще немного помолчав, сказала:

— До моего рождения мама зарабатывала на жизнь как гувернантка. Должна вам честно признаться, что она очень хотела научить меня читать, а я сопротивлялась.

Себастьян усмехнулся. Поразительное признание, надо сказать, но хорошо хоть то, что она оказалась настолько честной, что сделала его и не заупрямилась.

— У нас не было денег на книги, — продолжала Девон, — и я по глупости не видела смысла в том, чтобы научиться читать. Этим я очень огорчила маму, — произнесла она тихо. — Теперь я жалею, что была такой своевольной и упрямой, ведь, не откажись я учиться, могла бы стать гувернанткой, как мама. Или компаньонкой у какой-нибудь пожилой вдовы.

— А ваш отец, Девон?

Глаза ее подернулись печалью.

— Он умер до моего рождения.

— Поэтому ваша мать и жила в такой бедности? У нее не было родных, к которым она могла бы обратиться за помощью?

— У нее была единственная сестра, которая умерла в юности. Единственной работой, какую мама могла найти, было шитье. И к сожалению, платили ей мало.

— Наверное, ваши отношения с ней были очень близкими.

Девон кивнула.

— Маму звали Амелией, — сказала она. — Амелией Сент-Джеймс.

Так, стало быть, гувернантка, начал соображать Себастьян. Она хочет быть гувернанткой, как ее мать. Можно ли это устроить? И должно ли? Внутренне она к этому готова, он это чувствовал инстинктивно.

— Если хотите, — медленно заговорил он, — то я мог бы научить вас читать.

— Правда?

— Я не шучу. — Он подумал. — Модистка придет завтра утром. В таком случае мы с вами могли бы начать с послезавтрашнего утра.

— О, Себастьян! — выдохнула она. — Конечно, я хочу этого. Очень хочу!

Однако ее бурная радость оказалась непродолжительной. Губы Девон задрожали, и голос упал, когда она проговорила:

— Я просто не знаю… как мне выразить…

— Только не плакать, — строгим голосом предупредил он.

Не плакать, — повторила она и просияла улыбкой, ради которой Себастьян был готов перекувырнуться публично через голову на каждой площади Лондона. Только бы видеть ее лицо таким вот блаженно радостным, как сейчас.

Он чуть сильнее сжал ее в объятиях — и пульс его снова бешено участился. Бедро Девон прижималось как раз к тому месту, где скрывалось его мужское достоинство, которое тотчас ожило и подскочило вверх. Почувствовала ли она это? Видимо, нет. Лицо ее было слегка запрокинуто, и стройная шея Девон находилась на уровне губ Себастьяна, являя собой открытое приглашение тому, кто изголодался по любовным ласкам.

Стоп, необходимо справиться с соблазном. Эта трезвая мысль промелькнула у Себастьяна в голове именно в ту секунду, когда ему до боли захотелось прижаться губами к ямочке у основания шеи и поцелуй за поцелуем, поднимаясь все выше, проложить себе путь к ее нежным губам.

Ни разу в жизни не испытывал он столь мучительного желания…

Девон высвободилась из его рук и села, оставаясь у него на коленях, и это доставило ему дополнительные — весьма неслабые ощущения. Скрипнув зубами, Себастьян помог Девон встать. Поднимаясь с кресла сам, он повернулся таким образом, чтобы скрыть от глаз Девон свое возбуждение. Девон тряхнула головой и сказала сердито:

— Я, наверное, ужасно выгляжу.

— Вы прекрасно выглядите, Девон, — возразил Себастьян.

Она поморщилась:

— Спасибо на добром слове, но я знаю, что когда плачу, то вид у меня убийственный. Глаза красные, опухшие.

Себастьян достал из кармана носовой платок и вытер слезы на щеках у Девон.

— Так лучше?

Она молча кивнула и шмыгнула носом отнюдь не в стиле хорошо воспитанной леди.

Себастьян еле сдержал смех. Ему невероятно хотелось сжать в объятиях это полное противоречий создание, то острое, как бритва, то ласковое, как котенок, и никогда не отпускать.

Это просто безумие.

Рука Девон коснулась его рубашки на груди, и Себастьян затаил дыхание. О Господи, только бы она каким-нибудь случайным жестом не дотронулась до того места, — тогда все начнется заново.

— О Боже, я измяла ваше жабо! А вы так элегантно и красиво одеты. — Прежде чем он собрался ответить, она произнесла очень странные слова: — Я уверена, что вы понравились бы моей маме.

— А вам, Девон Сент-Джеймс, я нравлюсь?

— Вы не понравились мне в ту первую ночь. И на следующий день тоже. Особенно на следующий день, — подчеркнула она.

То есть в тот день, когда она пыталась его ударить.

— А теперь… Я теперь считаю вас очень хорошим человеком, Себастьян Стирлинг.

Хорошим. Но мысли его хорошими, пожалуй, не назовешь. Теплая, душистая ямка на ее шее притягивала его, как магнит железо, напоминая о других, мягких и бархатистых, углублениях на ее теле, спрятанных под покровом одежды.

Да, мысли у него решительно нечистые.

— Благодарю вас, — произнес он почти грубо.

— Джастин тоже очень славный человек.

Славный. Себастьян в жизни не слышал, чтобы женщины характеризовали его братца подобным словом. Он хрипло откашлялся и сказал:

— Боги небесные, только не говорите этого ему самому. Он мнит себя чрезвычайно опасным.