Позволь мне солгать - Клер Макинтош

– Просто подумай об этом, – мягко предлагает он.

Я знаю, Марк считает, что здесь слишком много призраков. Что спать в родительской спальне для меня нелегко. Может, это и для него нелегко…

– Ладно, – соглашаюсь я.

Но я имею в виду «нет». Я не хочу переезжать. Дубовая усадьба – это все, что у меня осталось от родителей.

Элла просыпается ровно в шесть. Когда-то это время казалось мне невероятно ранним, но после недель ночных бдений и постоянного подъема в пять пробуждение в шесть утра кажется поздним началом дня. Марк заваривает чай, а я укладываю Эллу в кровати с нами, и мы валяемся еще часик, прежде чем Марк идет в душ, а мы с Эллой спускаемся завтракать.

Полчаса спустя Марк все еще плещется в душе – я слышу гул в трубах и ритмичный перестук, эдакое музыкальное сопровождение любого включения воды в нашей ванной. Элла уже одета, а я вот еще в пижаме, танцую на кухне, стараясь насмешить малышку.

Шорох гравия во дворе напоминает мне о вчерашнем вечере. Утренний свет льется в окно, и мне стыдно за то, как я вчера себя накрутила. Хорошо, что телефон Роберта был отключен и единственным свидетелем моей паранойи оказался Марк. В следующий раз, когда я останусь одна вечером, я включу громкую музыку, зажгу везде свет и буду ходить по дому, хлопая дверьми. И не стану закрываться в одной комнате, разыгрывая никому не нужную драму.

Я слышу металлический щелчок почтовой щели, мягкий шорох писем, падающих на коврик у входа, а затем тихий стук – почтальон что-то оставил на крыльце.

Когда Элле было пять недель и малышку мучили колики, почтальон принес заказанный Марком учебник. У меня ушел целый час на то, чтобы укачать ее, и, когда Элла наконец-то заснула, почтальон громко постучал в дверь, да с такой силой, что даже лампочка в коридоре закачалась.

Я распахнула дверь и обрушила на беднягу весь гнев невыспавшейся молодой мамочки – уверена, такую головомойку он запомнил надолго. После того как моя ярость иссякла и мои крики уже не могли соперничать с воплями Эллы, почтальон предложил в дальнейшем просто оставлять посылки под дверью, чтобы не беспокоить нас. Как оказалось, я была не единственной жительницей в нашем квартале, предпочитавшей такой modus operandi[5].

Я жду, пока шаги затихнут, – мне не хочется выходить к почтальону в пижаме, к тому же все еще неловко за ту истерику со слезами в день скандала с ним. В коридоре я подбираю почту: рекламные листовки, счета, официальное письмо в желтом конверте для Марка… Сняв ключ с крючка под подоконником, я отпираю входную дверь. Ее немного заклинивает, и мне приходится поднажать.

В теплый коридор веет ледяным холодом.

Но вовсе не потому я отшатываюсь, распахнув дверь. И пугает меня вовсе не посылка, лежащая на стопке дров слева на крыльце.

Все дело в крови, размазанной по ступеням крыльца, и внутренностям, свисающим с порога.

Говорят, деньги – корень всего зла.

Причина всех преступлений.

Есть другие, как я, – другие люди, влачащие полужизнь, – и все они оказались в такой ситуации из-за денег.

Им не хватало денег. Или, напротив, денег было слишком много.

Им нужны были чужие деньги – или кому-то чужому нужны были их деньги.

И что же в итоге?

Утраченная жизнь.

Только на этом все не заканчивается.

Анна

Кролик лежит на верхней ступеньке, его живот вскрыт одним движением. Студенистая масса мышц и внутренностей выпячивается наружу. Взгляд остекленевших глаз устремлен на улицу, рот с белыми резцами приоткрыт.

Я пытаюсь завопить, но в легких у меня нет воздуха, и потому отшатываюсь, хватаясь за вешалку сбоку от входной двери. Грудь покалывает от подступающего к соскам молока: потребность покормить ребенка является инстинктивной реакцией на угрозу.

Я ловлю губами воздух.

– Марк! – Слова вылетают из моего рта, как пули. – Марк! Марк!

Я кричу, не отводя взгляда от окровавленного тельца на моем крыльце. Утренний мороз присыпал кролика и его кровь серебристым инеем, отчего зрелище кажется еще более жутким, чем-то напоминая готические рождественские украшения.

– Марк!

Он бегом спускается по лестнице, спотыкается на нижней ступени и громко бранится.

– Да что за… Господи!

На нем только полотенце, и Марк дрожит от холода, стоя в дверном проеме и глядя на ступеньки. Капли воды поблескивают на волосках на его груди.

– Кто мог совершить такое? – Я уже плачу, меня охватывает облегчение, как бывает после шока, когда понимаешь, что с тобой все в порядке.

– В каком смысле «кто»? Лиса, я полагаю. Хорошо, что на улице мороз, иначе тут бы уже все воняло.

– Ты думаешь, это сделало какое-то животное?

– Надо же, в его распоряжении целый парк через дорогу, а оно выбрало наше крыльцо, – размышляет Марк. – Сейчас я пойду оденусь, а потом все уберу.

Что-то тут не складывается. Я пытаюсь понять, что именно, но мысль словно ускользает от меня.

– Но если это сделала лиса, почему она не съела кролика? Ты только посмотри, сколько тут мяса и… – К горлу у меня подступает тошнота. – И внутренностей. Зачем убивать его, если потом не собираешься съесть?

– Да они так и поступают, ты что, не знала? Городские лисы привыкли питаться содержимым мусорных баков, а убивают для развлечения. Если такая лиса забирается в курятник, она передавит всех кур, но ни одну чертову курицу не съест.

Я знаю, что он прав. Много лет назад мой отец решил заняться разведением гусей и даже построил для них загончик в саду. Мне тогда было лет пять-шесть, но я помню, как натягивала резиновые сапожки и бежала в сад собрать свежие яйца и насыпать зерна на траву. Невзирая на то что на Рождество гусей ждала неминуемая погибель, моя мама раздала всем им имена и созывала их вечером, обращаясь к каждой птице по отдельности. Ее любимицей – а потому и моей – была бойкая гусыня с серыми перышками. Звали ее Дудочка. Если остальные гуси шипели и били крыльями, когда к ним подходили слишком близко, то Дудочка разрешала маме кормить ее с руки. Эта ее доверчивость и навлекла на нее беду. Лисица – настолько наглая, что даже не стала дожидаться темноты, – испугалась других, куда более грозных гусей, но бедной Дудочке вцепилась в шею, и вечером мы с мамой нашли обезглавленное тельце нашей любимой птички.

– Мерзкие твари. В такие моменты понимаешь, зачем существуют охотники на лис, правда?

Нет, этого я не понимаю. Лис в лесу я никогда не встречала, а вот в городе их полно: расхаживают по улицам как ни в чем не бывало. Но тем не менее они так красивы, что я даже представить себе не могу, что их нужно убивать в наказание за их природные наглость и охотничьи инстинкты.