Клиническая ординаДура - Андрей Шляхов

Заведующий отделением тоже старался не замечать Сашу, а когда вынужден был замечать (например — во время совместного еженедельного обхода или же при осмотре нового пациента), разговаривал раздраженно-приказным тоном. Пациентам становилось ясно, что доктор Пряников у начальства на плохом счету и что все решения принимает заведующий отделением. Поэтому по любому мало-мальски серьезному вопросу они обращались напрямую к нему, через Сашину голову. Пустяк, конечно, но унизительно.

Страшила и Карманова теперь называли Сашу только по фамилии. И если Карманова произносила ее с нейтрально-отстраненным выражением лица, то Страшила всякий раз гадливо морщилась. Во время обходов Карманова «искала шерсть в курином яйце», как сказал бы Сашин отец, то есть придиралась буквально к каждому Сашиному слову. Все его предложения отвергались, причем — с комментариями.

— Нет, кардиоваскулон мы назначать не будем, потому что пациенту семьдесят два года, а кардиоваскулон может нарушать работу почек. Правильным решением будет назначение тетрамонофина, который не имеет такого набора побочных действий. Не надо, Пряников, забывать первую заповедь медицины — «не навреди!».

А если бы назначить тетрамонофин предложил бы Саша, то Карманова сказала бы:

— Правильным решением будет назначение кардиоваскулона, который гораздо сильнее тетрамонофина. Ну и что, что пациенту семьдесят два года? Анализ мочи у него в порядке, почечные показатели в норме, ультразвуковое исследование не выявило в почках ничего, кроме возрастных изменений. Лечить Пряников, надо не для галочки, а для положительного результата. Странно, что вы этого не понимаете.

Спорить с ней было бесполезно, потому что весовые категории сильно разнились. Доцент кафедры всегда переспорит ординатора, а если где и не сможет на пальцах объяснить свою правоту, то задавит авторитетом. В рукаве у Кармановой лежала карта, которая била любые Сашины козыри, то есть — доводы.

— Я думаю, что Вячеслав Николаевич со мной бы согласился, — говорила она ледяным тоном.

Кто бы сомневался?! Разумеется, Манасеин согласился бы с ней, а не с Сашей, которому он выразил свое высочайшее неодобрение в самой что ни на есть наглядной форме. Придя на обход в кардиологию, Манасеин побывал во всех палатах, кроме Сашиной. А когда Сашины пациенты спросили у постовой медсестры почему «академик» их не осмотрел, стерва-сестра ответила, что все дело в докторе Пряникове, которого Манасеин не любит, и не любит заслуженно. Пациенты сразу же начали просить заведующего отделением дать им другого врача.

— Странное дело! — «удивился» заведующий, столкнувшись с Сашей в коридоре. — У вас, Пряников, никто лечиться не хочет! Не знаю, что и делать. Отдать вашу палату Наталье Ивановне? А вы чем займетесь? Баклуши бить станете?

Слова заведующего слышало все отделение. Авторитет доктора Пряникова опустился ниже плинтуса. Палату ему заведующий, разумеется, оставил, но отношения с пациентами испортились капитально. Во время каждого обхода Саше приходилось прилагать поистине титанические усилия для того, чтобы избежать конфликтов.

«Все пройдет, все образуется, — твердил про себя Саша. — Все пройдет, все пройдет, все пройдет…»

«И жизнь тоже пройдет», встревал внутренний голос.

Временами накатывала такая яростная ярость, которой Саша никогда еще не испытывал. Ему хотелось устроить что-нибудь этакое, какую-нибудь грандиозную суперпакость. Хотелось подложить всем обидчикам огромную свинью, хотелось отомстить так, как мстили фашистам партизаны. Саша сам себе удивлялся — ну откуда что взялось? Но взялось и никуда не уходило. А при виде лоснящейся от самодовольства физиономии заведующего кардиологией руки начинали чесаться в прямом смысле этого слова. И это при том, что Саша никогда не был драчуном. Он дрался всего три или четыре раза в жизни, в школьные годы, причем всегда защищался, а не нападал. А тут перед глазами вставала отчаянно соблазнительная картина — мощный удар в челюсть швыряет Цаплина к стене, по которой он медленно сползает вниз, закатив глаза. На белоснежный халат изо рта стекает кровь, а на полу лежит несколько зубных обломков… Соблазн был велик, но все же не стоил нескольких лет свободы, поэтому Саша себя сдерживал. Сдерживаться получалось кое-как, буквально из последних сил.

На Сашину докладную записку, которую милостиво соизволил принять Манасеин, в течение двух недель не было никакой реакции. Саша уже и не ждал ответа, как вдруг его вызвал к себе директор мединститута РУДС Аронов. Вызов передала Саше доцент Карманова. В глазах ее при этом было столько торжества, что становилось понятно — ничего хорошего от высочайшей аудиенции ждать не стоит.

Здание медицинского института находилось на территории университетского комплекса, который, в свою очередь, располагался напротив общежитий. До аудиенции, назначенной на семнадцать тридцать, Саша успел заскочить к себе «домой», чтобы принять душ и переодеться. Ему хотелось выглядеть «на все сто», то есть — свежим, бодро-энергичным и солидным, поэтому вместо привычных джинсов и футболки он надел костюм и повязал галстук (то был единственный парадный комплект, привезенный из дома в Москву).

В приемную директора Саша явился ровно в семнадцать двадцать девять. Пухлощекая секретарша неодобрительно посмотрела на него.

— Борис Алексеевич вас ждет! — строго сказала она.

— Мне назначено на половину шестого, — Саша демонстративно посмотрел на настенные часы, большая стрелка которых в этот момент перепрыгнула на цифру VI.

— Назначено, так проходите, не стойте столбом!

Сказав это, секретарша и уткнулась взглядом в экран монитора.

«Однако, вежливость здесь не в чести», констатировал Саша и приготовился к такой же встрече в начальственном кабинете. Известно же, что все секретарши относятся к людям точно так же, как и их начальники.

Приготовился — и ошибся. Правда от изысканной вежливости директора ощутимо веяло холодом, но лучше уж так, чем «не стойте столбом».

— Сказать, что я удивлен, означает не сказать ничего, — начал директор. — Ординатор первого года критикует одну из лучших кафедр нашего института. Скажу больше — одну из лучших медицинских кафедр страны!

Небольшая пауза была явно была сделана для того, чтобы дать Саше возможность осмыслить услышанное, а не для того, чтобы собраться с мыслями. Говорил директор гладко, словно читал по бумажке заранее заготовленную речь. Его бархатисто-сочный баритон замечательно гармонировал с седой шевелюрой, высоким лбом, тонкими чертами лица и чеканным подбородком. «Благородный герой, — констатировал Саша, — глядя в глаза директору. — Пошел бы в артисты, в сериалах был бы нарасхват».

— Вам не кажется, Александр Михайлович, что ваша критика поспешна и… хм… необоснованна? Я бы еще мог понять, если бы вы сделали свои замечания на втором году ординатуры. Но прийти — и сразу начинать критиковать? Это, простите меня за резкость, не критика, а критиканство. Вы напоминаете мне мою внучку. Ей что-то предложишь попробовать, а она, не попробовав, заявляет, что это невкусно. Но то, что простительно трехлетнему ребенку, вряд ли будет таковым для взрослого человека, врача, проходящего обучение по специальности. Вы со мной согласны?