Тело Папы - Агостино Паравичини - Бальяни

Очевидна значимость этого, возможно, самого сильного символа самоуничижения, когда-либо использовавшегося римским понтификом, ведь налицо связь между сидением и словом stercus: навоз, глина, грязь, отбросы, экскременты[159]. На вершине славы и богатства папа должен вспомнить о своем прежнем человеческом состоянии и смириться[160]. Так поступил Авраам, когда оказался лицом к лицу с Богом, о чем Петр Дамиани поведал в письме Александру II. Вместе с тем, обряд религиозно преображает избранника, готового отныне воссесть на трон славы[161].

Трон в прахе стоял на мраморном постаменте, современном ему или чуть более позднем, украшенном горельефом со змеями, львами и драконами, «типичными для символики раннесредневековых тронов», вдохновленной библейским пониманием государя, «побеждающего чудовищ»[162]. Не зря Лондонский кодекс ставит трон праха в ряд с императорскими и сравнивает с порфирными[163]. Его функция – оппозиция между самоуничижением и царственностью папского служения.

Папа садится на седалище не один, его «с честью усаживают кардиналы». Этот жест отражает исключительное право кардиналов на избрание понтифика, зафиксированное декретом о выборах папы 1059 года[164]. Сопровождая папу к трону в прахе, кардиналы через обряд начинают в сложный поиск равновесия между самоуничижением и почтением к власти. Аналогия с ритуалом пепла налицо[165].

А что с порфирными сидениями? В них тоже скрыта символика бренности?

Начнем с того, что название, данное Альбином и Ченчо, porphireticae, говорит о том, что их считали высеченными из порфира, имперского мрамора по преимуществу, потому что он «красный, словно пурпур»[166]. На самом деле эти седалища из мрамора сорта rosso antico, считавшегося все же очень ценным и использовавшимся со времен Республики[167]. Уже Жизнеописание Гонория II говорит, что по своей изогнутой форме они напоминают греческую букву «сигма», и это подсказывает их связь с сиденьями в общественных купальнях, которые можно было видеть неподалеку[168].

Оба «порфирных» сидения, стоявшие перед Латеранским дворцом, вместе представляли собой что-то вроде двойного трона. Византийский императорский трон в зале консистории, стоявший на порфирных ступенях под балдахином, опиравшимся на колонны, на самом деле тоже был двойным: по будням император сидел на правом позолоченном сиденье, по праздникам – на левом, пурпурном, в знак особой торжественности. Во время некоторых официальных церемоний троны ставили рядом: государь сидел на троне Аркадия, пустым оставался трон Константина[169].

В Жизнеописании Пасхалия II сиденья еще называются курульными, как в Риме называли кресла магистратов. А в Жизнеописании Гонория II описываются как унциальная сигма и, следовательно, идентичны «порфирным»[170]. Переход от курульных кресел к порфирным тронам – imitatio imperii, это доказывается историей памятников. Традиционно в т. н. станционных церквях Рима во время своих месс папа пользовался либо переносным креслом (кафедра или фальдисторий), которое ставили в атриуме или перед храмом, либо мраморным синтроном в алтарной апсиде. 6 мая 1123 года Альфан, камерарий Каликста II (1119–1124), заключившего Вормсский конкордат, преподнес в дар церкви Санта Мария ин Космедин «отреставрированный» папский трон: к древнему мраморному креслу, имитировавшему античную sella curulis, прикрепили на подлокотниках львиные головы, снятые с какого-то античного сиденья, принадлежавшего магистрату или даже государю. В результате такой «реставрации» получилась такая смесь курульного кресла и мраморного трона (solium): прообраз следует искать в библейском образе Соломонова трона. Именно так удалось отличить этот трон от традиционных форм фальдистория и solium, относившихся как к императору, так и к епископу». Трон в Санта Мария ин Космедин выражает тему imperium, это «несомненно, символ монархических притязаний папства», хотя нельзя исключать и влияния украшенного двумя львами мраморного трона в ватиканской базилике св. Петра[171].