Флорентийские маски - Роза Планас
Шрифт:
Интервал:
Одной встречей все не ограничилось. Марк приходил к Аде вновь и вновь и шаг за шагом посвящал ее в свои поиски, начатые много месяцев назад. Она неизменно внимательно выслушивала его, проявляя живейший интерес ко всем деталям. Лишь время от времени, когда Марк в очередной раз падал духом и, казалось, был готов бросить начатое дело, она позволяла себе произнести те же слова, которые слетели с ее губ во время первой их близкой встречи: «Я тебе помогу, я всегда буду тебе помогать». Она никогда не говорила, каким образом собирается ему помогать, но ее уверенность в своих силах была настолько обезоруживающей, что у Марка отпадала всякая охота просить каких-либо объяснений на этот счет. Постепенно чувство к Аде связало его по рукам и ногам. Первое открытое проявление его влечения к ней как к женщине не было случайным: наоборот, он Давно, еще с первых встреч в библиотеке, чувствовал, что их влечение взаимно. Однако всякий раз, когда они оказывались рядом, когда Марку приходилось подавать ей пальто или доводилось брать ее за руку, его охватывала внутренняя дрожь, парализующая тело. Первый открытый шаг навстречу сделала сама Ада: когда они впервые пили чай в ее гостиной под бледнотелым молодым Вакхом, она села рядом с Марком и без лишних предисловий и объяснений поцеловала его влажными от чая губами. Этот поцелуй зажег в Марке все то желание, что он копил в себе с упорством муравья. Страсть вспыхнула в нем как пламя и на миг высветила мир совершенно не таким, каким он привык его видеть. Ощущение было, будто ночную мглу прорезала яркая вспышка молнии. Сама рыжеволосая Ада, казалось, была соткана из огня – огня факелов и костров, освещающих долгие ночи индейских вождей и контрабандистов. Оба – и Марк, и Ада – ощущали себя заговорщиками, встречающимися украдкой под покровом ночи. Их тела слились в каком-то братском единстве, которого они так долго опасались, которое так долго скрывали и о котором так долго молчали.
Ада никогда не рассказывала о своей семье. Марку было лишь известно, что дом, в котором она жила, принадлежал не ей, а одному из ее многочисленных неженатых дядюшек. Время от времени Марк задавал ей вопросы о родственниках, и Ада вроде бы даже отвечала, но в результате всех этих разговоров он так и не получил никаких конкретных сведений, которые позволили бы ему хоть немного сориентироваться в хитросплетениях отношений семьи Слиммернау – судя по всему, весьма многочисленной. По-видимому, Ада принадлежала не к среднему классу. По манере одеваться, говорить было понятно, что если ее предки когда-то и жили не в Лондоне, а в провинции, то это было очень давно, много поколений назад. Сама Ада стала для Марка такой же неотъемлемой частью Лондона, как тауэрские вороны или набережная Темзы, неспешно несущей свои воды через город в предрассветный час.
Марк не настаивал на подробных расспросах и с уважением относился к той дистанции, которую Ада установила между ними с самого начала. Лишь однажды, в ноябре, накануне праздника, которым отмечается раскрытие «порохового заговора» Гая Фокса, Ада сделала признание, которое не могло оставить Марка равнодушным:
– Один из моих предков был знаком с Гаем Фоксом и настоятельно советовал ему не пытаться осуществить свой безумный план. К сожалению, тот его не послушал и вскоре был повешен – ни дать ни взять Пиноккио, которому как-то раз пришлось целую ночь провисеть в петле, балансируя между жизнью и смертью.
Марк хотел было продолжить разговор на эту тему, но попытки оказались напрасными. Ада убежала в темноту и занялась разжиганием огромного костра, сложенного в виде старинного замка. При этом она то смеялась, то хмурилась, отчего ее лицо, обрамленное огненно-рыжими волосами, само становилось похожим на сполохи пламени, которые то затихают, то вновь разрывают в клочья тьму и тишину.
После знакомства с Винченцо де Луккой и его дочерью воодушевленный Федерико продолжил поиски с новыми силами. Он был уверен, что идет по верному пути и вот-вот сумеет раскрыть столь взволновавшую его загадку. Он продолжал вести положенные занятия в университете, но в его отношениях со студентами и коллегами появилась некоторая отстраненность, которую окружающие вскоре стали воспринимать как внешнее проявление глубоко скрываемой молодым преподавателем депрессии. Общавшиеся с Федерико люди замечали, что время от времени он словно выпадал из разговора, и по его отсутствующему виду было понятно, что мысленно он находится где-то далеко, за много километров или же веков от собеседника. В каком-то смысле дело обстояло именно так – Федерико хоть и не страдал депрессией в общепринятом смысле этого слова, но вполне отдавал себе отчет, что действительно стремится внутренне отдалиться от окружающей его реальной жизни. Порой отсутствующим взглядом дело не ограничивалось, и он в разговоре с кем-нибудь из знакомых мог просто замолчать, не ответив на очередной вопрос. Опять же первое время коллеги списывали это на усталость и природную рассеянность, свойственную некоторым ученым вне зависимости от их возраста. Но такие минуты отсутствующего молчания стали повторяться все чаще и чаще. В итоге Федерико своим поведением сумел убедить друзей и коллег, что его мучают какие-то серьезные внутренние переживания, не позволяющие ему целиком и полностью посвятить себя работе и просто нормальной жизни. Его будто похищала некая колдовская сила, вырывая молодого преподавателя из привычного пространства и того времени, в котором ему выпало жить. До поры до времени университетские знакомые Федерико деликатно старались не замечать странностей в его поведении, но один случай заставил всех всерьез озаботиться его психическим состоянием.
После занятий Федерико вместе с друзьями по факультету частенько заходил в одно кафе на Корсо Тин-тори. Здесь образовался своего рода кружок по интересам. Собравшиеся после работы ученые и преподаватели говорили о политике, о текущих делах и при случае не упускали возможности обсудить какие-то слухи, касавшиеся ситуации в университете или за его стенами. Федерико не входил в число блестящих ораторов, но его выступления в ходе этих дискуссий всегда выслушивались коллегами с нескрываемым уважением и интересом. Говорил он немного, но всегда взвешенно и к тому же обладал отличным чувством юмора. Его ироничные замечания не оставляли равнодушными ни его сторонников, ни оппонентов. Федерико был известен как человек верующий, истинный католик, разделяющий убеждения левого крыла христианских демократов. Однако это не мешало ему, прикрываясь артистично закамуфлированным цинизмом, разглагольствовать о романтических химерах, предлагающихся обществу в качестве разгадки некоторых тайн новейшей итальянской истории. Пожалуй, любимой темой подобного рода выступлений Федерико было убийство Альдо Моро. Он рассматривал это трагическое событие с совершенно неожиданной точки зрения, переворачивавшей с ног на голову все известные толкования и гипотезы. По мнению Федерико, план этого громкого убийства не был порождением ни мафии, ни каморры, ни даже привычно обвиняемого во всех грехах Ватикана. Этот заговор был организован той мощной и древней силой, которая в современной Италии предпочитает держаться в тени, не демонстрируя своего могущества. Преподаватель античной истории и латыни Лоренцо Бьяджини поднял на смех теорию Федерико, как и все публикации, так или иначе рассматривавшие возможность воздействия на современную итальянскую политику каких-то тайных организаций, чья история уходит корнями в далекое прошлое:
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!