История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 3 - Луи Адольф Тьер

И Наполеон намеревался это сделать, дабы обратиться к Франции и к Европе с высоты своего трона, поколебленного, несомненно, но всё еще самого высокого в мире. Подсчитывая ежедневно свои ресурсы, собирая в своей могущественной руке всё новые средства, составляя обширные военные планы, он вновь обрел всецелую уверенность в себе и захотел, чтобы мир мог судить о подлинном состоянии его души и о природе его решений по надменности его речи.

В воскресенье 14 февраля 1813 года Наполеон явился в Законодательный корпус, дабы оказать ему честь, какую оказывал не часто, лично открыть сессию и рассказать о положении дел в Империи. Он зачитал следующую речь.

«Господа депутаты департаментов!

Война, разгоревшаяся на севере Европы, предоставила благоприятный шанс англичанам на Иберийском полуострове. Они предприняли великие усилия, но их надежды не оправдались. Их армия потерпела поражение перед цитаделью Бургоса и, понеся большие потери, была вынуждена оставить территорию Испании.

Я вторгся в Россию. Французская армия неизменно одерживала победы на полях Островно, Полоцка, Могилева, Смоленска, Москвы-реки и Малоярославца. Нигде русские армии не могли устоять перед нашими орлами. Мы завладели Москвой.

Когда были преодолены все преграды в России и доказано бессилие ее оружия, татары подняли отцеубийственные руки на прекраснейшие провинции обширной империи, которую были призваны защищать. За несколько недель, несмотря на слезы и отчаяние несчастных москвитян, они сожгли более четырех тысяч прекраснейших деревень, более пятидесяти прекраснейших городов, утоляя свою застарелую ненависть под предлогом того, чтобы сдержать наше движение, окружив нас пустыней. Мы восторжествовали над всеми препятствиями! Даже пожар Москвы, где за четыре дня они обратили в прах плоды трудов и сбережений сорока поколений, ничего не изменил в процветающем состоянии моих дел… Но чрезмерная суровость ранней зимы обрушила на мою армию ужаснейшее бедствие. За несколько ночей всё переменилось. Я понес великие потери. Они разбили бы мне сердце, если бы в этих тягчайших обстоятельствах я был подвластен иным думам, нежели заботе об интересах, славе и будущем моих народов.

При виде невзгод, обрушившихся на нас, Англия возрадовалась и затаила безграничные надежды. Она предлагает наши прекраснейшие провинции в награду за предательство. Она выдвигает в качестве условия мира раскол нашей прекрасной Империи: другими словами, это означает объявление вечной войны.

Энергия моих народов в этих тяжелых обстоятельствах, их стремление к целостности Империи и выказанная ими любовь ко мне развеяли несбыточные мечты наших врагов и заставили их трезвее оценить положение вещей.

Несчастья, вызванные суровой зимой, выявили всё величие и крепость Империи, основанной на усилиях и любви пятидесяти миллионов граждан и на территориальных ресурсах прекраснейших стран мира.

Агенты Англии распространяют среди наших соседей мятежный дух. Англия хочет, чтобы весь континент стал добычей гражданской войны и ужасов анархии; но Провидение назначило ей самой стать первой жертвой анархии и гражданской войны.

Я непосредственно с папой подписал конкордат, который кладет конец всем спорам, возмутившим Церковь. Французская династия правит и будет править в Испании. Я удовлетворен поведением всех моих союзников. Я не оставлю никого из них и поддержу целостность их государств.

Я желаю мира: он необходим всем. После разрыва, последовавшего за Амьенским договором, я четыре раза торжественно предлагал мир. Я заключу мир только почетный и сообразный интересам и величию моей Империи. Моя политика отнюдь не тайна: я дал знать о жертвах, которые могу принести. Пока будет длиться война на море, мои народы должны быть готовы к всевозможным жертвам, ибо негодный мир вынудит нас потерять всё, вплоть до надежды, поставив под угрозу процветание даже наших потомков!

Америка прибегла к оружию, чтобы заставить уважать суверенность ее флага на море. Благие пожелания всего мира сопровождают ее в этой славной борьбе. Если Америка завершит ее, вынудив врагов континента признать принцип, гласящий, что флаг прикрывает товар и экипаж, а нейтральные страны не должны подчиняться бумажным блокадам в соответствии с положениями Утрехтского договора, она заслужит благодарность всех народов. Потомки скажут, что Старый Свет потерял свои права, а Новый Свет их отвоевал.

Мой министр внутренних дел расскажет вам о положении Империи, процветающем состоянии сельского хозяйства, мануфактур и внутренней торговли, равно как и о непрерывном приросте населения. Никогда еще сельское хозяйство и мануфактуры во Франции не достигали такого расцвета.

Я нуждаюсь в великих ресурсах, чтобы покрыть все расходы, которых требуют обстоятельства; но благодаря мерам, которые предложит вам мой министр финансов, мне не придется облагать мои народы новым налоговым бременем».

Речь Наполеона была встречена приветственными возгласами, которыми почти всегда толпа встречает государей – и великих, и ничтожных, и прочно стоящих на ногах, и тех, кого завтра свергнут. Если забыть на минуту, что благоразумие есть главное достоинство в управлении государствами, можно было бы восхититься столь неукротимой гордыней, возглавлявшей огромную империю, и столь смело, хоть и столь неосмотрительно начертанными условиями мира! Тем не менее, думая о положении Европы, о криках возмущенных патриотов, раздававшихся от одного конца континента до другого, приходилось сожалеть, что эти прекрасные слова привнесут столько трудностей в переговоры, которые могли привести к миру и остановить кровопролитие! Что могла сказать, в самом деле, Англия о заявлении типа «французская династия правит и будет править в Испании»? Что могли сказать государства, заинтересованные в разделе Великого герцогства Варшавского, о заявлении «Франция поддержит целостность территории всех ее союзников»? Что могла сказать и, главное, сделать Австрия, взявшаяся сблизить державы, если выполнение ее задачи сделают невозможным?

Вот какие прискорбные вопросы порождала эта речь. Но публика, не ведавшая кабинетных тайн, не могла задаваться такими вопросами. Уверенность императорской речи призвана была успокоить людей, хотя бы в некоторой степени, и внушить почтение Европе. В этом и содержалась вся политика этой неполитичной речи. Впрочем, о ее воздействии можно будет судить по дальнейшим событиям.

Трудно представить, какие перемены принесли в Германию несколько истекших дней. Король Пруссии, удалившийся в Бреслау, дабы обрести бо́льшую независимость от Франции и даже от своих подданных, не сделался там большим господином своих решений. По-прежнему убежденный, что единственным средством выйти целым и невредимым из хаоса происходивших событий является увеличение армии, он не стал дожидаться ответов на вопросы, заданные в Париже, и приказал произвести новый призыв. Он издал два эдикта, один из которых обязывал молодых дворян служить в качестве добровольцев конными егерями, другой обязывал молодых людей всех сословий служить в качестве пеших егерей в пехотных полках.

После обнародования эдиктов к господину Гольцу, единственному прусскому министру, оставшемуся в Берлине, стали со всех сторон стекаться охваченные воодушевлением молодые люди, страстно расспрашивая его, как случается в дни революций, против кого король требует помощи от своих подданных, и добавляя, что они готовы подняться все