Когда пируют львы. И грянул гром - Уилбур Смит

Охотники замешкались и сбились в кучу у самого входа в долину, словно никому не хотелось двигаться дальше и оказаться в сыром и влажном неуюте ущелья. Прикрывая глаза от солнечного света, они всматривались вперед, туда, где в самом начале теснины на фоне весенней зеленой травы едва виднелись загонщики, словно цепь темных пятнышек.

– А вон и мальчишки идут, – протянул руку один из них.

Наверху, над самым ущельем, Дирк вел свою банду вперед.

Шон подошел к брату.

– А что, Гарри, как дела у тебя в Теунис-Краале? – спросил он.

– Неплохо.

– Слушай, я прочитал твою книгу – превосходная вещь, я так считаю. Уверен, она заслуживает тех отзывов, которые получила в Лондоне. Лорд Кейстербрук в своем письме просил меня передать тебе, что заключительная глава дает Военному министерству много пищи для размышлений. Ты молодец, Гарри.

– Спасибо.

Но в ответе Гарри неуловимо чувствовалась холодность. Он явно не желал продолжать разговор.

– А Майкл с тобой сегодня не поехал?

– Нет.

– А почему, Гарри?

Гарри в первый раз улыбнулся холодной, презрительной улыбкой:

– Не захотел.

– Да?

Лицо уязвленного Шона на мгновение исказилось, но он овладел собой и повернулся к остальным:

– Все, джентльмены, идем занимать места.

Все рассыпались цепью, встали на свои позиции и притихли в мрачной застойной жаре зарослей. Каждый видел своих соседей только в виде неясных фигур среди листвы, лиан и стволов упавших деревьев. Отчетливо виднелось мало что: край шляпы, металлическая деталь оружия, отразившая случайно упавший на нее луч солнца, человеческая рука, застывшая в просвете между листьями. Тяжелую, как и жара, тишину время от времени нарушали только беспокойное шуршание ветки, торопливо подавленный кашель, щелчок ружейного затвора.

Шон положил палец на обе собачки ружья и взвел их; подняв стволы к закрытому шатром листьев небу над головой, сделал два быстрых выстрела, один за другим. Их низкие раскаты ударили по обе стороны долины, эхо отразилось от каменных стен и рассыпалось. Затем снова воцарилась тишина.

Шон стоял неподвижно, стараясь как можно внимательнее прислушиваться к малейшему звуку, но слышал только негромкое жужжание какого-то насекомого и резкий, испуганный крик птицы турако. Он пожал плечами, понимая, что расстояние в две мили и густая растительность полностью заглушают крики загонщиков и стук их палок по стволам кустов. Но движение они уже начали, в этом он не сомневался, до них наверняка донеслись его сигнальные выстрелы. Он представил себе, как идут, растянувшись в линию, две сотни черных мужчин и кое-где между ними белые мальчишки, как снова и снова повторяют один и тот же риторический вопрос, столь же древний, сколько существует загонная охота.

– E’yapi? – и снова: – Е’yapi? – Это слово с ударением на первом слоге произносится пронзительно, почти с визгом.

– E’yapi? Куда ты идешь?

Между Шоном и загонщиками в этом клинообразном, густо заросшем пространстве скоро послышится первое беспокойное движение. Грациозные животные с серыми пятнами на боках испуганно вскакивают со своих потайных лежбищ на подстилках из опавшей листвы. Отточенно-острые, растопыренные парные копытца под весом напрягшихся мускулов глубоко вонзаются в лиственный перегной почвы. Настороженно поднимаются и разворачиваются вперед ушки, блестят черные, словно атласные, влажные глаза, дрожат и принюхиваются блестящие ноздри, закрученные штопором рога закинуты к спине. Они нерешительно застыли на месте, готовые в любую секунду броситься вперед.

Шон открыл затвор, и в нос ему ударил запах сгоревшего пороха; со звоном выскочили пустые гильзы, и на Шона уставились пустые зенки казенной части. Он извлек из поясного патронташа два новых патрона, вставил, закрыл ружье и перевел собачки на предохранительный взвод.

Сейчас они пойдут. Сначала самки, рыжевато-коричневые и с пятнами, как косули. Они бегут по долине, а рядом с ними – длинноногие детеныши. За ними самцы, большие и черные; они крадутся неслышно, как тени, припадая к земле и закинув рога к спине. Уходят подальше от неясных криков и шума, уводят своих самок с детьми от опасности – и ведут их прямо на поджидающие их стволы.

– Уже что-то слышно! – прозвучал сдавленный голос преподобного Смайли, – наверно, жесткий воротничок священника, бледным пятном маячивший в полумраке, мешал ему говорить.

– Заткнись, дурак!

Такое замечание лицу духовного звания могло поставить под серьезный удар шансы Шона обрести вечное блаженство. Но, как оказалось, беспокоиться совершенно не стоило, поскольку пара его ласковых слов утонула в двойном грохоте выстрела Смайли, столь непристойно громком, что Шон подпрыгнул от неожиданности и едва устоял на ногах.

– Ну что, попал? – спросил он дрожащим от испуга голосом.

Ответа он не получил.

– Слышь, преподобный… я говорю, попал? – повторил вопрос Шон.

Лично он не видел и не слышал ничего такого, что могло бы даже при самом богатом воображении вызвать в ком-либо хоть малейшее подозрение, что где-то рядом прячется бушбок.

– Боже мой… я же готов был поклясться… – послышался голос Смайли, будто из преисподней. – Господи… неужели я ошибся?

«Начинается», – обреченно подумал Шон.

– Если кончатся патроны, ты скажи, не стесняйся, – тихо проговорил он и усмехнулся, услышав в ответ уязвленное молчание Смайли.

Выстрелы, должно быть, заставили зверей повернуть обратно, в сторону загонщиков; теперь они начнут беспорядочно кружить на месте, ища проход, по которому можно спастись. Не исключено, что они бросились в разные стороны, чтобы прорваться на флангах. Как бы в подтверждение его мыслей послышался выстрел слева, затем еще один, а потом еще два справа.

Похоже, потеха пошла не на шутку.

Короткий промежуток тишины – и Шон услышал загонщиков, их взволнованные крики, приглушенные, но настойчивые.

Впереди сквозь завесу ветвей он заметил какое-то движение – мелькнуло темно-серое пятно. Он вскинул ружье и выстрелил, приклад ударил в плечо, и в зарослях подлеска раздался глухой удар упавшего тела, звуки бьющихся о землю ног.

– Готов! – закричал Шон.

В зарослях ежевики он увидел поднятую голову и переднюю часть самца-подростка, который продолжал судорожно бить ногами. Из открытого рта у него струилась кровь, копыта царапали покрытую мертвыми листьями землю, оставляя на ней борозды. Он еще раз выстрелил, чтобы зверь долго не мучился, и тот затих. Голову бушбока покрывали мелкие ранки от дроби, веки еще дрожали предсмертной дрожью, из ноздрей потоком текла кровь.

А со всех сторон раздавался несмолкаемый грохот ружейных выстрелов, слышались крики загонщиков и ответные возгласы стрелков, треск кустов, среди которых метались испуганные животные.