Первый контакт - Мюррей Лейнстер

Коглен ничего не ответил. Галиль поднялся.

— Но… прошу вас, сходите и осмотрите эту «древнюю морозильную установку»! Ведь в вашей записи, сделанной восемьсот лет назад, упоминается, несомненно, о ней! И… мистер Коглен, вы будете остерегаться?

— Чего?

— Мистера Мэннерда, например. — Галиль криво усмехнулся. — Я верю во все эти штуки из прошлого не больше вас, но как философ и полицейский я вынужден смотреть в лицо фактам, даже когда они кажутся невероятными, и рассматривать все возможности, даже если они откровенно абсурдны. Предсказаны два события, которые меня тревожат. Я надеюсь, что вы поможете их предотвратить.

— Первое — это, разумеется, убийство Мэннерда. А второе?

— Мне будет жаль, если погибнет невинный человек, и я постараюсь не допустить этого, — ответил Галиль. — Но с точки зрения логики я буду встревожен куда сильнее, если вы порежете большой палец. Убийство можно объяснить.

Коглен ухмыльнулся.

— Я не порежусь. Это маловероятно!

— Потому-то я и боюсь этого. Пожалуйста, поезжайте на улицу Хусейна, когда сможете. По моему распоряжению комнату сейчас тщательно осматривают и в процессе осмотра чистят. Я даже разместил там солдат — так я буду уверен, что за время моего отсутствия никто ничего не подстроит.

Он помахал рукой и ушел.

Час спустя Коглен присоединился к вылазке, целью которой было отыскать подходящее место для будущего детского лагеря. На причале на берегу Золотого Рога стояла великолепная маленькая яхта. Вокруг царила суматоха. Итальянские грузовые суда и катера, неуклюжие баржи, шлюпки с треугольными парусами и замызганные четырех- и шестивесельные лодки — все мыслимые типы плавучих средств покачивались на воде, рассекали волны или стояли на якоре буквально повсюду. Яхту в качестве широкого жеста одолжил ее владелец, чтобы Мэннерд пожертвовал на устройство лагеря деньги, которые сам хозяин яхты предпочитал тратить на другие вещи.

Когда появился Коглен, Лори сразу оживилась. Она махнула ему рукой.

— Новости, Томми! Твой друг Дюваль звонил мне сегодня утром!

— Зачем?

— Тон у него был истерический и извиняющийся одновременно, потому что он пытался дозвониться до отца, но не сумел. Он сказал, что не может открыть мне ни всех подробностей, ни источника сведений, но точно знает, что вы намерены убить моего отца. Он чуть не упал, когда я ответила ему как ни в чем не бывало: «Большое спасибо, месье Дюваль! Мистер Коглен так и сказал нам вчера вечером!» — Она ухмыльнулась. — Это был не совсем тот ответ, какого он ожидал!

— Если он честный человек, — принялся вслух размышлять Коглен, — то должен был поступить именно так — попытаться предупредить вашего отца. Но он не мог сказать, почему уверен в готовящемся убийстве: ему бы никто не поверил. Может, он действительно не обманывает. Не знаю.

К причалу вперевалку подошел Аполлоний Великий в великолепном костюме для морских прогулок. Он улыбнулся во весь рот и помахал рукой — на его часах заиграло солнце. К нему тут же бросился попрошайка и принялся жалобно причитать, протягивая драную кепку. Он кланялся и пронзительно что-то лопотал. Аполлоний Великий остановился, с явным изумлением посмотрел на протянутую кепку и ткнул в нее пальцем. Попрошайка тоже заглянул туда, взвизгнул и со всех ног бросился бежать, крепко сжимая свой видавший виды головной убор. Аполлоний подошел к яхте, сотрясаясь от хохота.

— Ну, что скажете? — весело спросил он, поднявшись на палубу. — В таких случаях я просто не могу удержаться! Он протянул кепку, я взглянул на нее, разыграл удивление — и в кепке оказалась пригоршня драгоценных камней! Да, это простые стекляшки, они ничего не стоят, но я приложил к ним серебряную монетку, чтобы утешить парня, когда он поймет, что грош цена его богатству.

Он степенно двинулся навстречу Мэннерду. Вокруг яхты творилось настоящее столпотворение, без которого на Востоке не обходится ни одно публичное дело. Повсюду кишели люди. Даже экипаж яхты был раздут сверх необходимого: команда насчитывала как минимум дюжину человек — и это на судне, с которым легко управились бы всего три матроса-американца. Их было столько, что, казалось, они просто мешают друг другу готовиться к отплытию.

Приглашенных было не так много. Один профессор из Американского колледжа. Местный политик, владелец земли, на которой предполагалось строить лагерь. Адвокат. Турок, владелец яхты, засиял, когда перед самым отплытием на палубу доставили корзины с едой. Платил за них не он.

Коглен и Лори сидели на самой корме, когда яхта наконец-то снялась с якоря и вышла в бухту Золотой Рог. На уединение здесь рассчитывать вряд ли стоило, учитывая снующий повсюду экипаж, но Коглен и не искал его. Он смотрел на панораму города, который на протяжении тысячи лет был центром мировой цивилизации — а теперь превратился в скопление узких улочек и сомнительных заведений. Лори рядом с ним любовалась открывающимся зрелищем: минаретами, куполами и величественным Сералем, уходящей ввысь громадой Айя-Софии и живописным обликом города, славившегося своей красотой вот уже почти две тысячи лет. Все вокруг заливал яркий солнечный свет, а на воде играли золотистые блики. Это придавало окружающей картине поистине волшебное очарование. Но Лори отвернулась и взглянула на Коглена.

— Томми, — спросила она, — ты не скажешь, что было в той строчке, которую ты утаил от нас вчера вечером? Ты сказал, это касается меня.

— Так, ничего особенного, — уклонился от ответа Коглен. — Может, пойдем в рубку и посмотрим, как управляют яхтой?

Она взглянула ему прямо в лицо и улыбнулась.

— Тебе никогда не приходило в голову, Томми, что мы так давно знакомы и я успела так основательно тебя изучить, что почти могу читать твои мысли — ну, или надеюсь, что могу.

Он беспокойно заерзал.

— Когда тебе было десять лет, ты был так добр, что пообещал жениться на мне, когда вырастешь. Но очень яростно настаивал, чтобы я никому об этом не рассказывала!

Он пробурчал что-то неразборчивое о детях.

— И ты позвал меня на свой выпускной бал, — напомнила она, — хотя для этого мне пришлось заставить папу уехать из Боготы на два месяца раньше срока, чтобы быть рядом с тобой, когда настанет время передавать приглашение. И ты стал первым мальчиком, с которым я поцеловалась, — добавила она дружески, — и до… до последнего времени ты писал мне такие милые письма. Ты с самого детства оказывал мне внимание, Томми!

— Сигарету? — спросил он.

— Нет, — ответила она твердо. — Я еще не договорила.

— Что толку болтать, — сказал он мрачно. — Идем к остальным.

— Томми! — возмутилась она. — Какой ты противный! А я-то пытаюсь спасти твою гордость! — Она ухмыльнулась. — Ты ведь не хочешь, чтобы отец спросил у тебя, каковы твои намерения?

— Нет у меня никаких намерений, — заявил он угрюмо. — Я презирал бы себя, если бы согласился на роль мужа при богатой жене. А даже если нет, меня презирала бы ты! Наш брак не продержался бы долго. А я не хочу быть всего лишь первым в веренице твоих мужей!