Весь Рафаэль Сабатини в одном томе - Рафаэль Сабатини
Шрифт:
Интервал:
Лорд Веллингтон, до этого не отрывающий проницательного взгляда от обвиняемого, мгновение изучающе смотрел на О’Моя. Потом он заговорил, и его голос был таким же спокойным, как и его взгляд:
— Капитан Тремейн, если председатель позволит мне обратиться к вам в интересах истины и правосудия — вы обладаете, насколько мне известно, репутацией честного и благородного человека. Вам настолько несвойственно лгать, что, когда вы пытаетесь это делать — как, очевидно, пытались сейчас, — у вас ничего не получается, неправда легко обнаруживается. Если вы скрываете что-то другое, не то, что граф Самовал пал от вашей руки, позвольте мне настоятельно просить вас говорить. Если вы защищаете кого-то — возможно, настоящего виновника, — то позвольте уверить вас, что ваша честь — честь солдата — требует, чтобы в интересах правды и справедливости вы не молчали.
Взглянув в суровое, благородное лицо великого воина, Тремейн отвел глаза и со слабым жестом беспомощности выпрямился и повторил:
— Мне больше нечего сказать.
— Тогда, капитан Тремейн, — произнес председатель, — суд перейдет к рассмотрению того, что ему стало известным на настоящий момент. И, поскольку вы не можете объяснить, как провели в доме те полчаса, когда граф Самовал нашел свою смерть, я боюсь, что, принимая во внимание все показания, свидетельствующие против вас, ваше положение представляется крайне тяжелым. Последний раз, сэр, перед тем, как я попрошу вас удалиться, позвольте мне прибавить собственный призыв к уже обращенным к вам с тем, чтобы убедить вас заговорить. Если вы предпочтете молчать, то суду, я боюсь, останется сделать в отношении вас одно-единственное заключение.
Долгие секунды стоял капитан Тремейн в напряженном молчании. Однако он не думал — он ждал. Леди О’Мой находилась здесь, позади него, она слышала, так же, как и он, что его судьба зависит от того, будет открыто присутствие Ричарда Батлера или нет. Не в его обычае было нарушать слово, пусть она решает. И, ожидая этого решения, Тремейн стоял в молчании, словно размышляя. Наконец, не услышав женского голоса, который бы, нарушив тишину, провозгласил его невиновность и одновременно подтвердил алиби, что означало бы его оправдание, он заговорил:
— Я благодарю вас, сэр, и выражаю свою крайнюю признательность суду за проявленное ко мне внимание и участие, но мне больше нечего сказать.
И тут, когда все уже казалось конченым, среди воцарившегося в зале мертвого безмолвия прозвенело:
— Но мне есть что!
Это резкое, почти пронзительное восклицание подействовало на членов суда подобно электрическому разряду; но никто из них не был поражен больше капитана Тремейна, поскольку, хотя голос и был женским, он никак не ожидал его услышать. В волнении обернувшись, он увидел мисс Армитидж, стоявшую прямо и неподвижно, с блестящими глазами и печатью решимости на бледном лице. Леди О’Мой, в страхе сжимая ее руку, прошептала так, что было слышно всем:
— Нет, нет, Сильвия! Бога ради, молчи!
Но Сильвия уже поднялась, чтобы говорить, и она заговорила, и слова, которые девушке было бы естественно произнести негромко, почти шепотом, опустив глаза, в ее устах звучали смело, почти дерзко.
— Я могу сказать вам, почему капитан Тремейн молчит. Я могу сказать, кого он защищает.
— О боже! — чуть слышно простонала леди О’Мой, сквозь охватившее волнение пытаясь понять, откуда Сильвия узнала ее секрет.
— Мисс Армитидж, я умоляю вас! — воскликнул Тремейн дрогнувшим, наконец, голосом, совершенно забыв о том, где находится, и протягивая руку, чтобы остановить ее.
— Дайте ей говорить! Мы должны знать правду! Правду!! — закричал О’Мой, ударив по столу кулаком.
— И вы ее узнаете, — ответила мисс Армитидж. — Капитан Тремейн хранит молчание, защищая женщину — свою возлюбленную.
Было слышно, как сэр Теренс шумно вздохнул. Леди О’Мой оставила свои попытки сдержать кузину и смотрела на нее в немом изумлении, как и Тремейн, который, испытывая те же эмоции, уже не пытался ее остановить. Остальные, пребывая в ожидании, хранили молчание.
— Капитан Тремейн провел те полчаса, что он находился в доме, в ее комнате. Он был с ней, когда услышал крик, привлекший его к окну. Так он увидел тело во дворе и, встревожившись, сразу спустился — не думая о возможных последствиях для женщины. Но потому, что он думает о них сейчас, он молчит.
— Сэр! — капитан Тремейн в сильном волнении повернулся к председателю. — Это неправда!
Он сразу понял ужасную ошибку, которую совершила мисс Армитидж. Должно быть, она видела его спускающимся с балкона леди О’Мой и сделала единственно возможный роковой вывод.
— Леди ошибается, я готов…
— Минутку, сэр. Прошу вас не вмешиваться, — строго сказал председатель.
И тут раздался торжествующий крик О’Моя, прозвучавший в огромном зале подобно победной фанфаре:
— Правду! Мы должны ее узнать наконец! Ее имя!! Имя!!! — кричал он. — Кто была эта распутница!
Ответ мисс Армитидж был подобен для него удару дубины.
— Я. Капитан Тремейн был со мной.
Глава 18
В ДУРАКАХ
Годы спустя, описывая это событие в томе своих, пожалуй, несколько скучноватых мемуаров, которые он нам оставил, майор Каррадерз отважился высказать мнение, что суд ни в коей мере не был введен в заблуждение и сразу понял, что мисс Армитидж говорит неправду. Свое утверждение он связывает с психологией, отмечая, что ее поведение в тот момент, когда она себя оговаривала, никак нельзя было назвать естественным, принимая во внимание ее характер — даже совсем напротив.
«Если бы мисс Армитидж в самом деле была возлюбленной капитана Тремейна, — пишет он, — как она себя представила, то вела бы себя по-другому, не в ее природе было объявлять об этом таким образом. Она держалась вызывающе, скорее как женщина легкого поведения, чем как скромная, высоконравственная леди. Это несоответствие было очевидным, и оно свидетельствовало о лжи».
Майор Каррадерз писал, конечно, уже в свете ставших известными всех обстоятельств дела, но, опуская этот факт и полагая такой вывод исключительно плодом его рассуждений, хочу сказать, что я весьма далек от того, чтобы с ним согласиться. Как порой робкий человек, чтобы скрыть свою нерешительность, пытается напустить на себя заносчивость, так и непорочная леди, чувствуя себя вынужденной — подобно мисс Армитидж, которой пришлось притвориться — сделать подобное признание, ведет себя с дерзостью, являющейся всего лишь прикрытием для переживаемого стыда.
Таким образом, я полагаю, и расценил ее выступление суд, состоящий из достойных джентльменов, которые ощутили этот стыд. Под ее нарочито вызывающим взглядом они опускали глаза, чувствуя смущение и полную растерянность из-за такого поворота событий, поскольку никто из них не имел в своей практике подобного прецедента. Но никто не был растерян больше — хотя
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!