Жизнь волшебника - Александр Гордеев

это воспоминание

придаёт ласкам Нины некий особенный грешный привкус – как тут устоять? Да и надо ли?

Что ж, соседки, если вы ещё не спите, то послушайте как скрипит самодельная рассохшаяся

деревянная кровать, хотя с беременной следует быть осторожным.

Потом они лежат на жёсткой постели, откинув одеяло, отдыхают. Близость изменяет

настроение. Может быть, сейчас просто заснуть, и всё? Ведь время уже далеко за полночь.

– Тебе было со мной хорошо? – спрашивает Нина, как бы ставя точку всему разговору: мол,

говори и рассказывай, что хочешь, но лучше меня всё равно не найти.

– Хорошо, – соглашается Роман, – но, если уж мы сегодня откровенны, то я должен сказать, что

других женщин это для меня не отменяет. Только не спеши обижаться. Попробуй всё-таки понять

суть мужской природы. Конечно, женщине она не нравится, но ведь мужчина – это завоеватель, и

именно эти его амбиции движут мир. Даже призвание своё мужчина выбирает по перспективе

наибольшей власти. Он ведь, скорее, выбирает не призвание, а форму власти, на которую

способен. Вот говорят, что искусство началось с ритуальных плясок у костра. А кто первым

заприплясывал? Мужик, конечно. Ведь это ему надо было убедить и себя, и других в своей силе, в

преимуществе над зверем. И так потом во всём… Так что искусство – это, можно сказать,

изначально мужской продукт. Не зря же все великие художники, писатели, музыканты – властители.

Причём, посильней любых правителей, потому что власти художников подчиняются умы и души

людей, живущих в разные времена. Вот, кстати, почему в этих мужских владениях женщине ничего

значительного не достичь.

– Конечно, нам и горшков на кухне хватает, – с усмешкой язвит Смугляна, но после ласк,

пожалуй, куда мягче обычного.

– А ничего обидного тут нет. Дело не в недостатке талантов у женщин. Просто женщина не

первопроходец… Или первопроходица? Видишь, даже слова такого нет. .

– Ох, даже и слова-то путного для нас нет!

– Упорством самоутверждения женщина обладает лишь в юности до полового созревания. А те,

в ком оно задерживается, не могут потом реализоваться по-женски.

– И что же нам, несчастным, делать?!

– Не создавать, не ходить в неизведанное, а интерпретировать, обогащать, обживать,

наполнять своей личностью то, что уже есть. Почему мужчины говорят о загадочной женской душе,

а вопрос о загадочной мужской душе даже не возникает? Она что, менее загадочна? А не

возникает лишь потому, что этот вопрос должен был заинтересовать женщин, а он им не интересен

– в неизвестное женщины не ходоки.

– Значит, что, наша функция вторична?

– Тут нет первичного и вторичного, потому что без одного нет другого.

– А что же, по-твоему, эмансипация?

– То, как её понимают сейчас – это полная глупость. Женщины думают, что это омужичивание.

Чем это мы, мол, хуже мужиков в том или ином деле? Но мир-то и так уже движется с мужским

креном – возможно, потому он и не совершенен. Женщине надо свой край выправлять, а она в

мужской огород лезет. Ей надо активнее самоутверждаться в женском, а не в мужском. Все думают,

что мир изменяется лишь мужскими качествами, а он между тем способен гнуться и ломаться и от

таких женских качеств, как нежность, ласка, податливость. Созидающей силой обладает любое

качество. Как раз таких-то, женских, изменений миру и не достаёт. Мир должен быть полноценно

объяснён не только по-мужски, но и по-женски. Вот тогда и будет гармония, которая даст толчок

общему развитию Человечества.

– Эх, куда тебя занесло! Ты это о чём?

– Ну вот, например, не может Человек (я имею Человек в целом) охватить своим перекошенным

рассудком, что такое бесконечность, и потому конечен. Ведь то, что не одолено умом, не одолеешь

и на деле.

326

– Да уж, – даже с какой-то горделивой иронией замечает Смугляна, – вот как нас не хватает.

Мир без нас совсем запущен.

– Конечно. А неправильное понимание эмансипации это усугубляет. И результаты есть. Один из

них как раз в том, что женщина уже не способна принять полигамность мужчины, данную ему

природой. У неё от этого почему-то самолюбие страдает. Хотя, по сути-то она должна бы гордиться

принадлежностью достойному мужчине, который владеет многими способностями, возможностями,

женщинами. Ведь гордимся же мы родиной лишь за то, что она у нас есть. И не страдаем, что

каждый из нас у неё не один.

– Ну ты и сравнил! – невольно смеётся Нина. – Заносит тебя, однако. Но вот что значит

«достойному мужчине»? Где они, достойные? Принадлежать таким мужчинам, какие они сейчас –

это же самим позориться…

– Но ведь они такие, потому что их женщины затюкали.

– О, так, выходит, для того, чтобы нам реализоваться чисто по-женски, надо сначала состряпать

этого сильного мужика вместе, с так дорогой для него полигамностью, и поставить над собой?

Неплохо придумано!

– Смешно, но, кажется, это так и есть, – и сам чуть озадаченно произносит Роман. – Только

женское самолюбие не допустит этого. А зря. Ведь пока женщина не сделает себе хорошего

мужика (если уж дело так обстоит), то и самой счастья не видать. Это похоже на абсурд, но нам

следовало бы забыть про это пресловутое равенство и сообща восстановить справедливое,

естественное неравенство, установленное природой на физиологическом уровне. Сообща, потому

что неравенство это особенное. За ним нет гордыни превосходства с одной стороны, и нет чувства

униженности с другой. Это неравенство правильного, гармоничного союза.

Некоторое время они лежат молча на спине, глядя в потолок, и будь потолок прозрачен, то

видели бы сейчас высокое чёрное небо, не то усыпанное звёздами, не то истыканное

разнокалиберными иголками. Стоиот подстанция на отшибе в километре от Пылёвки, и на ней в

одной половине дома лежат Мерцаловы с маленькой, спокойно посапывающей Машкой, а в другой

– городские девчонки-сакманщицы, среди которых Зинка, которая видит на новом месте девятый

сон, несмотря на то, что сегодня своей крутой плотью и светло-зелёными, вечно весенними

глазами взорвала унылую жизнь семьи сельского электрика.

Удивительно, что сегодня от банальной семейной ссоры Мерцаловым удаётся взмыть в такие

глобальные рассуждения.

– Наверное, зря я сегодня так растрепался, – раздумывая, произносит Роман. – Зачем женщине

знать мужские представления, которые она всё равно переиначит по-своему? Мужчина на самом

деле таков, каким он женщине не нужен. Не зря же она так настырно поёт: «стань таким, как я

хочу». Так не проще ли мужику, оставаясь самим собой, давать ей лишь удобное представление о

себе, а не напрягать правдой о своей природе, которую женщина органически не может принять?

– Нет уж, начал, так не съезжай, – просит Смугляна из темноты. – Вот,