История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 3 - Луи Адольф Тьер

ему следующие приманки. Австрия желала мира, и он его желал, на свой манер, разумеется. Так вот, Австрия располагает средством в самом скором времени добиться столь желанного мира и заключить его как к своей выгоде, так и к выгоде Франции. Она вооружается, ему это известно, он сам ее к этому побуждал. Она пополняет вспомогательный корпус князя Шварценберга, отступивший к Кракову, и наблюдательный корпус Галиции; вдобавок она формирует резерв в Богемии. В целом ее силы составляют уже около 100 тысяч солдат. Она может применить эти 100 тысяч решающим образом в самом начале кампании, и ей только что предоставили для этого совершенно естественный случай. Ведь ее предложения о мире были встречены весьма плохо, у нее есть основания быть недовольной. Теперь Австрия может без промедления объявить себя посредницей, потребовать, чтобы воюющие державы заключили перемирие для переговоров о мире, а затем, если к ее требованию не прислушаются, дебушировать со ста тысячами человек из Богемии в Силезию и атаковать силы коалиции с фланга, в то время как французы атакуют их с фронта.

Если она будет действовать таким способом, через месяц между Эльбой и Неманом не останется ни одного русского и ни одного пруссака. Тогда Европа окажется в распоряжении победивших Франции и Австрии, и легко будет произвести раздел ее бренных останков. Император Франц возьмет себе Силезию, предмет вечных сожалений Австрийского дома, добрую часть Великого герцогства Варшавского и, конечно, Иллирию. Саксонии возместят потерю герцогства Бранденбургом и Берлином. Пруссию отбросят за Одер, оставив ей Старую Пруссию, добавят к ней основную часть герцогства Варшавского и сделают из нее своего рода Польшу, наполовину германскую, наполовину польскую, со столицами в Кенигсберге и Варшаве.

Весьма вероятно, что если бы Австрия выдвинула в Силезию уже приготовленные 100 тысяч человек, а при необходимости еще столько же через три месяца, она обеспечила бы полное поражение Европы и тотчас принудила ее к переговорам. Но какой же результат предлагал ей Наполеон, чтобы побудить к подобному применению сил? Он предлагал ей отодвинуть Пруссию за Вислу, оставив ей только Старую Пруссию от Данцига до Кенигсберга и добавив Великое герцогство Варшавское, то есть предлагал сделать ее еще одной Польшей, а на ее месте, между Одером и Эльбой, расположить Саксонский дом. Тем самым он предлагал попросту уничтожить Пруссию, ибо Пруссия, будучи перенесена в Кенигсберг и Варшаву, ничуть не больше стала бы Польшей, чем Саксония, распростершись от Дрездена до Берлина, стала бы Пруссией.

Сила нации состоит не только в ее территории, но и в ее истории, прошлом и памяти. Даже дав Бранденбургскому дому Варшаву, невозможно дать ему память о Яне Собеском, равно как дав Берлин Саксонскому дому, невозможно дать ему память о Фридрихе Великом. Не стало бы больше Пруссии, то есть Германии, и Австрия, стремившаяся восстановить собственную независимость через восстановление независимой Германии, не нашла бы того, к чему стремилась, пусть и получив новую провинцию, пусть даже саму Силезию! Австрия осталась бы только обогатившейся рабыней! И она превосходно это понимала, а если бы не понимала, вопль возмутившихся германцев непременно заставил бы ее это понять. И если мы задаемся вопросом, как мог не понимать столь ясных истин такой гений, как Наполеон, мы должны признать, что и самый могучий ум может впадать в иллюзии, если не хочет выходить за пределы собственных замыслов и считаться с целями других.

Так Наполеон дошел до представления о некой выдуманной Европе и вообразил, что если он получит лишние 100 тысяч человек и добавит еще одну победу к своей славной истории, то сможет перекроить Европу, как ему заблагорассудится. Австрия, конечно, долго ненавидела Пруссию и долго сожалела о Силезии, и он из этого выводил, что стоит только поманить ее уничтожением Пруссии и возвращением Силезии, как она решится! Он не понимал, что внук Марии-Терезии может не поддаться на такую приманку, что даже расчетливый Меттерних может быть обеспокоен криками германских патриотов. Он не понимал, что бывают дни, когда всем приходится быть честными и бескорыстными, дни, когда нестерпимое угнетение вынуждает объединиться всех.

Таковы были иллюзии Наполеона и их прискорбные причины. Он и сам чувствовал порочность своих планов, ибо не хотел сразу говорить Австрии, какого рода Европу задумал. Он хотел сказать: «Покажите ваши 100 тысяч солдат Силезии, просто покажите, не вступая в бой, а сражаться за вас буду я сам; я отброшу русских и пруссаков за Неман, а в качестве платы за услугу отдам вам Силезию и миллион поляков, не считая Иллирии!»

Вот что он хотел сказать и надеялся быть услышанным. Но помимо ошибочного представления о пожеланиях Австрии, поведение Наполеона заключало в себе и другую ошибку, и чрезвычайно опасную. Он побуждал Австрию вмешаться в события намного раньше, чем следовало бы, предоставлял ей предлог вооружаться, средство сменить роль союзницы на роль посредницы, а вскоре, быть может, и на роль врага. Он сам сглаживал путь, по которому она могла перейти, не теряя чести и почти без затруднения, из состояния тесного альянса в состояние войны с Францией. Эту ошибку Наполеон усугубил выбором человека, призванного представлять его идеи в Вене. Сочтя Отто недостаточно влиятельным и проницательным, он постарался найти ему преемника и выбрал Нарбонна. Патриот 1789 года, бывший министр Людовика XVI, не отрекшийся от прошлого, знатный вельможа, образованный военный, человек блестящих и разнообразных талантов, Нарбонн как нельзя лучше подходил для службы при аристократическом дворе, умевшем соединять светскость с деловитостью. Но он был человеком, никак не склонным держаться в рамках своей роли, он был явно склонен выходить за ее пределы.

Итак, Наполеон назначил послом Нарбонна и отправил его, даже не дождавшись князя Шварценберга, которому было поручено донести до Парижа виды австрийского двора. На самом деле виды эти его и не интересовали, ибо Наполеон хотел, не считаясь с Австрией, внушить ей свои собственные, и к тому же Нарбонн не мог прибыть слишком рано, поскольку кампания должна была начаться в ближайшие дни. Наполеон не сказал ему поначалу, какую Европу намерен устроить по заключении мира, он открыл послу только первую часть секрета: Австрия должна передвинуть сто тысяч своих солдат на склоны Силезии и потребовать, чтобы союзники остановились, чего они, вероятно, не сделают; тогда она ударит им во фланг, тогда как он атакует их с фронта, и в качестве платы за общую победу она примет, заодно с Иллирией, Силезию и часть Польши. С такими предложениями Нарбонн и отбыл.

Получив всех призывников, каких желал, и направив дипломатию вышеописанным образом, Наполеон почувствовал себя готовым вступить, наконец, в