Счастье в мгновении. Часть 3 - Анна Д. Фурсова

слез глаза, говорят о том, как она загнала себя вглубь страданий.

— Таков пластырь к сердцу — бесполезен. Когда-то я тоже считал, что с его помощью можно заклеить рану. А она углубилась сильнее. Джексон, скажи, разве я не прав? — вскользь бросает он в мой адрес.

Я молчу, доверху забит подлинным отчаянным раздумьем и не в силах никого приободрить.

— Да ему не до нас. Я ж с детдома и не мать для него.

Что-то кольнуло в моей груди.

Питер прижимает маму к своему плечу. Ее склоненное лицо отрешено донельзя.

— Что ты такое говоришь, мам! Что за!.. Джексон, ну скажи же ты!

— Стыдно сказать, что твою мать бросили на мусорку, поближе к отходам?

Сквозя взглядом поверх их голов, я бурчу:

— Не стыдно. Тебе должно быть стыдно, что ты столько лет лгала нам.

— О чем вы? — Питер стискивает челюсти и выпрямляет спину, отслоняя мать. — Мам, ты-ты… — Брат моргает округлившимися зрачками, обводя ими начавшую снова рыдать.

Ритчелл, слышавшая наш разговор, голосит из кухни, примыкавшей к комнате, допуская бестактность, чтобы я не начал скандалить:

— Джексон, подойди, пожалуйста!

Я следую к Ритчелл после того, как говорю маме в глаза:

— Наберись смелости рассказать ему…

Жозефина, раскрыв духовку, в которой пекутся печенья с черничным конфитюром и заварным кремом её собственной рецептуры, и протыкая квадратики зубочисткой для проверки готовности, говорит мне, не оборачиваясь:

— Разберешься с ним? — И головой указывает на самовар, стоящий на столешнице. — Надо бы заварить чая и расходиться по домам… Я так умаялась уже за этот день, да и Майклу, человеку ковыляющему хромой ногой, с Энн надо отдыхать…

Зевнув, я отвечаю с утомленной монотонностью:

— Ты же меня не ради этого позвала?

Не вызывает во мне сомнений, что она будет отчитывать меня за то, как я обошелся с ее подругой. Уверен. Всю дорогу сюда ни слова не сказала ни мне, ни Питеру.

— Джексон, — она вытирает руки о фартук и привстает, — это не мое дело, и она сама хотела тебе сказать об этом. Но…

Мгновение и я становлюсь бодрым, замечая про себя, что под «она» и «хотела сказать» Ритчелл обозначает Милану.

— Появилась одна новая причина, по которой она снова принялась отстаивать чужие права…

Припоминается мне, что в одной из реплик Миланы прозвучали слова: «…а сейчас — тем более», был намек на что-то, но я как-то и не придал ему значения.

— Переходи сразу к делу. Я весь во внимании, — натуживаюсь я, засовывая одну руку в карман брюк, щупая порванную подвеску, которую я пытался с час назад починить, но так и не починил.

— Ты присядь, присядь, есть кое-что серьезное. — Я сажусь на табурет напротив нее.

— Опять что-то с этим подонком?! — с нетерпением выплескивается из меня. — Он постоянно лежит в основе всех наших ссор.

— Джексон! — одергивает она меня.

— Нет, ну а что, разве не так? Если бы не было его, мы бы давно находились где-нибудь на краю земли. Так что случилось?

Ритчелл начинает с момента, как пришла к ней и услышала их ссору с матерью.

— Ей позвонил человек, с телефона Армандо. Тот, который угрожает Даниэлю. Он припугнул её тем, что всех заставит страдать. И лишения в их семье не закончились. Ее ждет та же участь, поскольку она на стороне Даниэля.

Я круто вскакиваю со стула, который взлетает вверх и с грохотом опускается на пол:

— Сука! Я точно его убью на этот раз! Только я, получается, всё скрываю от неё. А сама?!

В комнате, где сидят гости, резко все замолкают. Ритчелл встает и закрывает дверь кухни, с деланой улыбкой отвечая на взгляды других, что все хорошо и скоро будет подан чай.

— Джексон, она хотела… — говорит тихо.

Дьявольщина происходит какая-то.

Мы сражаемся на двух разных фронтах.

— Ну сколько можно?! — взрываюсь я, поднимаю стул и сажусь. — Какого она вообще вмешивается в эти личные разборки? Ритчелл, это все, что мне нужно знать? — Я внимательно смотрю на нее. Она загадочно водит глазами и пальцем теребит одну бровь. «Ее привычка с недолгих времен, выдающая волнение». — Есть что-то еще? — повторяю повторно. — Я понимаю, вы подруги-сестры, но… она же может быть в опасности. Я потерялся в счете, от чьих еще глаз ее укрывать.

Ритчелл опускает глаза на наручные золотые часы:

— Она уже как два часа назад…

Я продолжаю начатое ею, накручивая себя дурными мыслями:

— Улетела?

Та кивает.

Я без остановки тараторю, меняя положение ладоней, то скреплю их, то положу одна на другую, то разъединю:

— Она же… Ей же… Что ж она делает?! В одиночку жертвует своей жизнью. Было бы ради кого… Она лишилась разума? Да что же за тайны между нами?! От них не деться. Я непременно доложу Тайлеру. Когда же прекратятся все недомолвки. И как нам быть? Надо лететь! Надо срочно лететь за ней!

Успокаивающим жестом она кладет свою руку на мое предплечье:

— Джексон, остановись! Посмотри на себя: глаза уставшие-приуставшие, тебе поспать надо! Завтра всеми полетим. За сутки ничего не произойдет. Питер рассказывал мне, что охрана Тайлера дежурит круглосуточно в окрестностях, где живет семья Санчесов.

Я не могу не признать убедительность её слов.

— Ритчелл, она для меня не просто девушка, я не могу позволить себе так рисковать… Мы не вместе, но это не означает, что…

На мою паузу она вставляет:

— Знаю. Твои признания днем… Я растрогана. И знаешь, я горжусь тобой! Честно, я была другого мнения о тебе, с момента как ты приехал в Мадрид. И если бы я не услышала сегодняшних фраз…

— Спасибо, — я не даю ей договорить. — Новый Джексон стал чаще радоваться жизни, особенно, когда рядом с ним была любимая женщина… Ритчелл, я… я… не знаю, что делать, с кем бороться, за что бороться, я, правда, устал… Треснувшиеся отношения уже не починить?

— Вы найдете выход, не унывай! Мы с Питером вместе с вами будем бороться и с тем вредителем Даниэля, и с Брендоном, ты не один.

Я пожимаю плечами.

— Если вы не выберетесь из этой засады, судьба, в которую я не верю, сделает за вас выбор и разрешит всё, — неосновательно приписывает она.

— А я, наоборот, стал верить… Не хочет она соединять нас.

— Соединит!

Она достает из плиты выпечку и кладет нам по штуке на посудину.

— Ритчелл… ты же никогда не лжешь мне, и можешь честно ответить?

Она надкусывает печенье.

— Могу.

— Я был чрезмерно груб, когда… Это был душевный потоп, накопившийся за месяц. Понимаешь? Я же не знал, что