Слово как улика. Всё, что вы скажете, будет использовано против вас - Джон Олссон

Свидетель не утверждает, что сам посещал этот митинг или что он знает кого-то, кто его посещал. Соединение словосочетаний «убивать тутси» и «после митинга» подразумевает связь, которая, возможно, всего лишь временна́я, но здесь приводится как причинно-следственная. В этом отрывке есть и другие лингвистические нестыковки. Например, что значит «при содействии властей»? Откуда свидетель знает, что Интерахамве кто-то «содействовал»? Кто именно из властей? В этом отрывке большое количество информации сконцентрировано в небольшом количестве слов. Очень похоже на то, что свидетелю был задан ряд вопросов, ответы на эти вопросы были записаны, а в дальнейшем переписаны в сжатом виде.

Тот же свидетель утверждает: «Я помню недавнее дело об изнасиловании и убийстве Беатрис». Я полагаю, что слово «помню» в данном случае не означает, будто свидетель сам видел изнасилование или убийство, и поэтому его отчет можно истолковать как слухи.

В показаниях другого свидетеля говорится: «Прочие местные лидеры согласились содействовать Калликсте в массовых убийствах тутси… а именно, Чарльз У». Как и прежде, я считаю, что эти показания полагаются на слухи; по меньшей мере, конкретный источник сведений здесь не упоминается. Степень грамматической проработки и сложности словарного запаса указывают на письменную, а не на устную речь, возможно в формате вопросов и ответов. Со словом «соглашаться» в криминальном контексте следует быть особенно осторожным (фр. accepter). Что на самом деле значит «соглашаться»? Откуда свидетелю известно, что это согласие имело место, и в какой форме оно было дано?

Еще одни показания начинаются так: «Я посетил тот митинг… о проведении которого в Доме прогресса было объявлено через громкоговорители». Из этого неясно, был ли текст отредактирован, так как свидетель начинает словами «я посетил тот митинг…» Если показания принимались у группы людей, то в связи с этим возникает вопрос об их независимости и автономности друг от друга.

Постепенно я прочел все показания, находя все больше и больше ссылок на слухи: «Они говорили, что получили от бургомистра приказ убивать…» Имена нескольких свидетелей пропущены, а имена людей, якобы получивших этот приказ, не упоминаются. Тот же свидетель говорит[31] в отношении нескольких человек, считающих себя потенциальными жертвами: «Указанные люди, желая бежать, первым делом спросили совета у бургомистра, уверившего их, что…» Это тоже, по-видимому, слухи, так как здесь не говорится, что свидетель слышал и видел все это сам. Ничто не указывает на прямое свидетельское признание. Далее в этих показаниях, в начале последнего абзаца поставлено многоточие, указывающее на то, что показания были купированы. Не сразу понятно, как этот абзац связан с предшествующим текстом.

Я заметил, что некоторые показания схожи между собой, возможно, чуть сильнее, чем если бы они были даны совершенно независимо. Рассмотрим, к примеру, две цитаты:

• Во время геноцида бургомистр реквизировал в больнице машину скорой помощи, в которой сотрудников возили на работу. Он пользовался ей в ходе геноцида.

• Во время геноцида машина скорой помощи, на которой нас возили на работу, была реквизирована бургомистром для транспортировки членов Интерахамве и патрулирования районов К.

Притом что и те и другие показания были получены в один и тот же день и учитывая предыдущие замечания о том, что свидетели могли давать показания группами, возможно, что эти два свидетеля находились в пределах слышимости друг от друга. Такое сходство двух свидетельских показаний ставит надежность их содержания под еще большее сомнение.

Эти показания не только, по всем признакам, основаны на слухах, но и представляют собой скорее мнения, а не собственно свидетельства. Например, в нескольких образцах высказываются суждения о том, что было известно мистеру У, мэру (бургомистру): «Я убежден, что этот инцидент не ускользнул от внимания бургомистра», «Бургомистр… не мог не знать о существовании…» Эти примеры наводят на мысль, что свидетелям задавали конкретные вопросы, а именно: «Знал ли об этом бургомистр?» или «Как по-вашему, заметил ли бургомистр, что?..» и так далее. В суде общего права вопросы подобного рода сочли бы наводящими. Безусловно, свидетель высказывает свое собственное мнение о том, что бургомистр мог или не мог знать. Но свидетели должны высказывать не свое мнение, а сообщать о том, что наблюдали лично и что знают наверняка.

В одно из показаний вкралось слово «слух»:

Было так, что распространившиеся слухи [о мачете в доме Икс] в конце концов достигли ушей бургомистра. Он организовал митинг на рыночной площади Б. Я не знаю точной даты, когда проходил митинг… Говоря публично, мистер У… высказался, обращаясь к Икс… «Постройте баррикады, чтобы тутси не убежали от вас».

Здесь меня беспокоит слово «слух». Как нам узнать, организовал ли бургомистр митинг именно в результате этого слуха, если он вообще его организовывал? И что значит «организовал»? Свидетель не утверждает, что он побывал на этом митинге. В этих показаниях, как и в нескольких других, встречаются многоточия, указывающие на купюры и возможные правки.

На этом основании я пришел к твердому убеждению: дело против мистера У недостаточно хорошо задокументировано. Показания должны быть прозрачными не только в отношении их содержания, но и в отношении способов их получения. Должно быть ясно, когда свидетель высказывает предположения или обращается к слухам. Должно быть также ясно, когда мнение высказывается в ответ на конкретный вопрос, а когда – спонтанно. Если были заданы вопросы, они должны быть отражены в показаниях. Предпочтительно записывать весь процесс дачи показаний на видеокамеру или на диктофон. В общем, лингвистический аспект улик против мистера У показался мне слабым.

На слушании его дела в Суде по делам предоставления убежища и эмиграции судьи постановили, что вышеприведенные лингвистические возражения являются недостаточно вескими для отмены решения Министерства внутренних дел отказать мистеру У в праве оставаться в Соединенном Королевстве. Министерство внутренних дел должно было лишь продемонстрировать, что существуют «серьезные причины» полагать, что мистер У принимал участие в акте геноцида. Это куда меньший уровень доказательности, чем «равные шансы» и «вне всякого сомнения».

Я полагаю, что после слушания дела об убежище и эмиграции мистер У был депортирован обратно в Руанду, где встретился с ответственностью за геноцид лицом к лицу. Виновен ли он? На основании вышеприведенных свидетельств невозможно ответить определенно. В любом случае это не тот вопрос, на который следует отвечать судебному лингвисту. Однако качество свидетельств было очень слабым с точки зрения лингвистики.

Я должен кое в чем признаться. Дело, которое я собираюсь вам представить, всегда озадачивало меня и оставляло во мне ощущение неловкости. Это одно из тех дел, результаты которого вынужденно предварительны, и ни в чем нет полной уверенности. Поэтому тексты, составляющие данное дело, я приведу почти целиком. Я просто предоставляю их на ваше рассмотрение. Не потому что это дело таит в себе потрясающие открытия. Напротив, я даю его как пример нередкой, вопреки расхожему мнению, ситуации в судебной работе, когда судебный лингвист оказывается в неизведанных водах. Однако я уверен, что кто-нибудь из моих читателей сможет увидеть в этих текстах то, что я упустил.