Барбизон. В отеле только девушки - Паулина Брен

со специалистом (по ее словам, «обезжирившего четверть миллиона американок» [41]), Нанетт передала его совет: полненьким студенткам следует объединиться и попросить родителей купить им побольше овощей и фруктов; потом поделить их и потреблять перед основной едой в неограниченном количестве. Очевидно, война ничего не изменила в строгом правиле, озвученном затянутыми в корсеты «девушками Гибсона» и впоследствии худенькими, похожими на мальчишек флэпперами: чтобы быть желанной, женщина должна быть стройной.

В последний четверг месяца, в предпоследний день программы, приглашенные редакторы обедали с Блэкуэлл на «Венской крыше» отеля «Сент-Реджис», где всё – салфетки, скатерти и общий колорит – нарочно сделали розовым в тон фирменного цвета канцелярии «Мадемуазель». Нанетт вернулась в Детройт с путеводителем, записками со стойки регистрации, открытками с видами «Барбизона», бумагой для писем и пакетиками спичек с его логотипом, разномастными корешками от билетов и входными контрамарками: всем-всем, что впоследствии она соберет в толстенный, обтянутый кожей альбом. Нью-Йорк 1945 года был всем, о чем она мечтала. Манхэттен сороковых, по знаменитому выражению Джона Чивера, «был наполнен лунным светом с реки, из магазинчика на углу играл Бенни Гудмен, и почти все носили шляпы» [42]. Но за суматошными днями Нанетт в послевоенном Нью-Йорке под аккомпанемент веселых мелодий «короля свинга» маячила грядущая холодная война. Женщины с карьерой вроде Бетси Талбот Блэкуэлл и те, кто учился, чтобы сделать такую же карьеру, окажутся на мушке сенатора Джозефа Маккарти и его поиска «красной угрозы» – серии слушаний Конгресса, направленных на поиск предателей в самом сердце Америки.

* * *

Элизабет Моултон, тогда писавшая под именем Бетси Дэй, была еще одной победительницей конкурса приглашенных редакторов 1945 года и проводила дни в редакции и ночи в «Барбизоне». Как и Нанетт, она тоже получила заветную телеграмму от Блэкуэлл на следующий день после капитуляции Германии, и с такой же помпой и нетерпением собирала чемоданы в Нью-Йорк. Когда лето в «Мадемуазель» закончилось, она вернулась в колледж Рэдклифф, как и Нанетт – в Брин Мор, но Элизабет оставался всего один семестр до окончания, и она не поверила в свое везение, когда открылась вакансия ассистента ответственного редактора Джорджа Дэвиса, по совместительству редактора литературного отдела журнала «Мадемуазель». В стенах редакции он был единственным мужчиной среди влиятельных женщин. Конкурсантки ощущали его теплоту и открытость, какой не получить от железной Бетси Талбот Блэкуэлл. Джордж Дэвис настойчиво просил обращаться к нему по имени и каждый июнь «стряхивал провинциальные предрассудки с новоиспеченных обитательниц Нью-Йорка из Роаноке, Чикаго, Ки-Уэста, Техаса, Джорджии и Миннесоты».

Репутация Джорджа была всем известна еще до знакомства и прибытия в Нью-Йорк. Все знали, что он бросил учебу в Лудингтоне, штат Мичиган, и второкурсником уехал в Париж. Там в возрасте двадцати одного года он написал свой первый и, как оказалось, единственный роман (среди его ассистенток стало своеобразным «ритуалом посвящения» рыскать по букинистическим магазинам Нью-Йорка в его поисках – и Элизабет, в свой черед, тоже купила экземпляр). Джордж подружился с Жаком Превером, Кокто и почти всем остальным Парижем и десять лет спустя вернулся в Нью-Йорк, где сперва работал редактором литературной рубрики «Харпере Базар», а потом перешел в «Мадемуазель».

Филлис Ли Шуолби, впервые появившись в редакции в 1942 году [43], чтобы работать в Студенческой редакции, сначала приняла его за швейцара, потому что он любил потрепаться с секретаршей, нависнув над ее стойкой так, чтобы никто не подслушивал. Лишь когда знаменитая писательница Карсон Маккал-лерс однажды зашла в редакцию и стала искать Джорджа, потрясенная Филлис узнала, кто он – человек, который открыл миру Трумэна Капоте. Трехэтажный особняк из коричневого песчаника [44], дом 7 по Миддаг-стрит в Бруклине, купленный с помощью аванса в 125 долларов, занятых у скандально известной звезды бурлеска Джипси Роуз Ли, тоже обрел статус легендарного: богемная коммуна, известный литературный салон, знаменитая писательская резиденция, соперничавшая с Яддо в Саратоге, штат Нью-Йорк, а также смесь комнаты смеха и доходного дома. Дэвис сдавал комнаты не только Карсон Маккаллерс, но и другим авторам, например Уистену Хью Одену, а также ярмарочным фокусникам, включая дрессировщика обезьянок [45].

В 1945 году, когда Нанетт Эмери и Элизабет Моултон появились в редакции, ему сравнялось сорок, и это уже не был мальчишка с ранних фотографий. Сутулый коротышка с несоразмерно большой головой и копной редеющих и седеющих курчавых волос. Проще говоря, не красавец. Но голос его, как описывала Элизабет, был «нежный, зловредный, веселый, шаловливый и звонкий»; необычный, в общем. Притом слово «зловредный» она употребила неспроста. В феврале 1946 года Элизабет пришла работать в команду Джорджа, к другой юной ассистентке Лелии (Ли) Карсон и ассистентке редактора литературного отдела Маргарите (Рите Смит: затравленной мышке, ухаживающей за сестрой, писательницей Карсон Маккаллерс). Мать Элизабет, рожденная в эпоху, когда женские стремления всячески поддерживались, призывала дочь добиваться всего возможного: например, участвовать во всех конкурсах, включая конкурс журнала «Мадемуазель». То, что Элизабет будет жить в «Барбизоне» под неусыпным оком швейцара Оскара Бека, матроны миссис Мэй Сибли и управляющего Коннора, уменьшило опасения ее матери; как раз этого и добивалась Блэкуэлл, когда выбрала отель самым лучшим местом для проживания победительниц своего конкурса. Но когда в 1946 году Элизабет отправилась в Нью-Йорк, ее мать обуял ужас: поначалу ей будут платить столько, что на «Барбизон» не хватит. Чтобы успокоить родительницу, Элизабет дала единственное обещание, которое могло сработать: она будет уходить из Центрального парка до сумерек и никогда, никогда не соваться в богемный Бруклин: обещание она сдержала, но очень тосковала по бесчисленным сборищам в коммуне-«доме смеха» Дэвиса.

Работать на Джорджа приходилось много. Элизабет, Ли и Рита делали все, что ему требовалось. Элизабет не сразу догадалась о сексуальной ориентации Джорджа – хоть вовсе не была тепличным растением: ее отец писал пьесы. Секс, как она говорила, в те дни не обсуждался – церковь, государство и цензоры кинематографа «запрещали или отовсюду вымарывали» его. До нее начало доходить тогда, когда та, что дежурила утром на секретарской стойке – она или Ли, – спроваживала французских морячков Джорджа с прошлого вечера. Ли, уроженка Юга, поднаторевшая в искусстве вежливого отвлекающего вранья, прекрасно умела уклоняться от прямого ответа и обучила Элизабет.

К осени 1946 года Джордж закрыл бруклинскую коммуну и переехал в особняк на Восточной 86-й улице Манхэттена со «злобным попугаем», «дряхлой собачкой», кошками, точное количество которых не представлялось возможным определить – не то четыре, не то все семь, – и приходящими и уходящими людьми. Оттуда он звонил своим ассистенткам в середине утра, сообщая, что скоро придет, а