Меч ангелов - Яцек Пекара

* * *

– Все неплохо, – сказал канцелярист Его Преосвященства, увидев меня.

Изогнул в ухмылке сухие губы, я же вернул усмешку и вздохнул с облегчением. Слова «все неплохо» означали, что епископ пребывает в ненаихудшем состоянии духа – разве что слегка пьян, но по крайней мере не страдает ни от подагры, ни от язвы, ни от кожной сыпи. И это было замечательно, поскольку разговор со страдающим Герсардом обычно завершался весьма худо для собеседника. Настроение Его Преосвященства я уже научился сносить со стоическим спокойствием и воспринимал как своего рода естественный катаклизм, но нынче я всем сердцем жаждал благоприятного завершения аудиенции, поскольку она могла повлиять на будущее Илоны.

Я постучал в дверь: не слишком громко, чтобы Герсард не счел это дерзостью, но и не слишком тихо, чтобы не воспринял меня как слишком боязливого. Епископ любил гражданское мужество. Ну, конечно, до определенных, четко очерченных пределов…

– Войдите, – услышал я старческий голос и нажал на ручку двери.

Его Преосвященство сидел за огромным столом в первой комнате своего кабинета – за столом, который окружали шестнадцать черных резных кресел. Перед Герсардом высилась стопка документов, а рядом стояли ополовиненная бутылка вина из светло-зеленого стекла и хрустальный, инкрустированный золотом бокал.

– Мордимер, сыне, – радостно произнес епископ – и только тогда увидел Илону. – Ах, а это наверняка молодая дама, о которой ты упоминал, – добавил он, вставая. – Позволь же, дитя мое…

Илона подошла к Его Преосвященству и преклонила колени, низко склонив голову. Волосы ее были высоко зачесаны, на голове – чепчик, а темное платье застегнуто под самую шею. В этот миг выглядела она почти как монахиня, склонившаяся перед своим пастырем.

– Не нужно, не нужно, – сказал благодушно епископ, но перстень для поцелуя протянул. – Посидите минутку со старым, одиноким человеком. – В голосе его звучала печаль, а я догадался, что бутылка на столе – не первая из тех, с чьим содержимым Герсард нынче ознакомился.

– Видишь, Мордимер, чего от меня хотят, – обвел он широким жестом стол. – Петиции, приговоры, отчеты, рапорты, балансы, жалобы, доносы… А ты читай все, человече, пусть хоть глаза ослепнут в полутьме… От месяца к месяцу я вижу все хуже, – пожаловался он Илоне страдающим тоном.

– Кто-то должен запретить Вашему Преосвященству это делать, – сказал я решительно.

– Да неужто? – спросил епископ внезапно трезвым тоном и повернулся ко мне.

– Ваше Преосвященство, вы истинное сокровище для нашего города да и для всего христианского мира, неужто можем мы спокойно смотреть, как вы изнуряете себя, не следя за собственным здоровьем…

Герсард молча глядел на меня. Глаза его минуту напоминали темные камешки, но потом снова пьяно заблестели. Он пожал плечами и печально усмехнулся.

– Видишь, дитя, – обратился к Илоне. – Мало тут таких, как этот честный паренек. Им там, – снова махнул рукою, но на сей раз в сторону двери, – все равно, здоров ли я или болен, лишь бы только читал, подписывал, слушал, правил, давал рекомендации. – Он громко отхлебнул из бокала. – Господь тяжко испытывает верных слуг своих…

Учитывая доходы от епископских ленов и тот факт, что должниками Герсарда были многие из кардиналов и даже сам Святейший Отец, испытания эти не были слишком уж тяжелы. Но, конечно, я не намеревался делиться с Его Преосвященством своими мыслями: ведь после такого разговора я бы наверняка лишился оказии делиться с кем бы то ни было чем бы то ни было – навсегда.

– Налейте себе вина, детки, – предложил епископ. – И расскажите-ка, с чем вы пришли к старику?

Из собственного опыта я знал, что епископу, когда он в подобном настроении, очень просто надоесть, а тогда шансы получить то, что мы хотели, были бы слишком малы. Поэтому я коротко, но красочно обрисовал историю Илоны. Когда рассказывал, как ей приходится теперь жить у своей далекой родственницы Тамилы, содержащей дом свиданий, и как приходится наблюдать такое, чего не следует видеть девице, воспитанной в невинности, в глазах у епископа Герсарда стояли слезы.

– Мое дитя, мое бедное дитя, – бормотал он. – Что за жуткая история. Как твой отец мог использовать столь невинное создание?.. – Он вытер глаза ладонью. – Что мы предприняли по этому делу, Мордимер? – спросил он внезапно жестким тоном.

– Разослали описание Лойбе во все отделения Инквизиториума, – ответил я быстро, поскольку ожидал этого вопроса. – Сообщили юстициариям, цехам, городским советам, что ищем фальшивомонетчика и убийцу. Мы также передали весточку… – я чуть понизил голос, – …кому нужно.

– Кому нуж… – начал епископ. – А, верно, – добавил через миг. – Это хорошо, что и им тоже… – Он потер подбородок. – Это хорошо. Да, сказал бы я даже, что это более чем правильно… Ты сходил туда лично, сынок?

– Да, Ваше Преосвященство.

– Ты осталась без имущества? – спросил он, переведя взгляд на Илону.

– Да, Ваше Преосвященство, – ответила она, склонив голову.

– Мордимер говорил, что ты играла с комедиантами? Развлечешь старика?

Я закусил губу. Разговор поворачивал в опасное русло, особенно принимая во внимание, что Герсард считал выступления женщин на сцене неприемлемым злом. Или он захотел каприза ради либо просто по злобе унизить девушку, чтобы тем самым унизить меня?

Я не знал, ведь настроение хмельного епископа менялось, будто погода весной. Может, он и старый больной пьяница, но не стал бы тем, кем стал, когда б не умел обижать людей. И поэтому не следовало забывать: компания Его Преосвященства столь же безопасна, как и компания ядовитой змеи.

– Конечно, Ваше Преосвященство, – тихо ответила Илона и поднялась.

Начала монолог, который мне уже приходилось слышать. Сперва ее голос чуть дрожал, а епископ, казалось, даже не слушал ее, листая документы с выражением скуки на лице. А потом Илона прикрыла глаза, будто желая оказаться в мире, который видела бы лишь она сама – и никто, кроме нее. Голос ее сделался сильнее. Говорила о тоске и любви, о ненависти и страхе, о предзнаменованиях и отваге. Герсард замер, положив руки на листок, а взгляд его устремился к прекрасной актрисе. Илона в тот миг, казалось, пылала, будто факел, зажженный в темной комнате, а голос ее гремел не только в воздухе вокруг нас, но и в самих наших сердцах. Когда она говорила о мести убийце любимого, я заметил, как потянулась к несуществующей рукояти кинжала у пояса. Наконец закончила и склонила голову, а Герсард долгое время глядел на нее мертвым взглядом.

– Теперь оставь нас одних, дитя, – приказал хрипло.

Илона молча вышла. Герсард, когда двери уже затворились, быстро взглянул на меня.

– Чего ты от меня хочешь, Мордимер? – спросил он тоном, который из спокойной заинтересованности легко мог измениться на неприязнь. – Кто она для тебя? Прелюбодействуешь с ней?

– Клянусь, что нет, Ваше Преосвященство, – ответил я поспешно.