Меч ангелов - Яцек Пекара

– Мой рыцарь на белом коне… – усмехнулась она сквозь слезы и погладила мою щеку.

Я рассмеялся, а потом глядел, как уходила, стройная и красивая, готовая противостоять новым вызовам, что ждали ее впереди. Вздохнул. Меня также ждали некоторые вызовы, пусть и несколько иного рода. И я не соврал, сказав, что меня ждет не терпящее отлагательств дело, поскольку я получил очередную чувственную записку от Тамилы, торопящую меня, – записку от той Тамилы, с которой вот уже некоторое время меня единила глубокая связь духовной природы.

Я махнул Илоне на прощание, хотя и был уверен, что она не увидит моего жеста. Но что ж, может, я просто люблю смотреть, как солнце играет в гранях рубина, который с недавних пор поселился на моем пальце. И мне казалось, что, быть может, уже этой ночью присоединится к нему столь же прекрасный – изумрудный – братец.

Что ж, Тамила имела черту, которую я весьма люблю у женщин: была благодарна за отношения – искренние и непринужденные, – которые меж нами установились.

Курноса сложно назвать красивым мужчиной. Даже мужчиной, не вызывающим отвращения. По его плоскому, землистого цвета лицу змеится от уха до уголка рта широкий шрам. Когда Курнос говорит, кажется, что шрам движется – будто под кожей шевелятся длинные черви, изо всех сил пытаясь выбраться на свет Божий. Однако я уже привык к своему товарищу, мы совершили вместе множество странствий и пережили изрядное количество приключений, во время которых немало сделали для нашей матери-Церкви, а при случае еще и заработали немного деньжат. Столько, чтобы хватило на корочку хлеба и стаканчик воды, ибо даже инквизиторам и их помощникам недостаточно для пропитания одной только пылкой и искренней молитвы.

На сей раз мы сидели в вонючей корчме, где дым и запах горелой каши висел густым облаком, у служанки было лицо неряшливой хавроньи, а корчмарь похрапывал, уронив голову на стойку и уткнувшись носом в собственную уже подсохшую блевотину.

Курнос сидел напротив меня, набросив на голову капюшон плаща: тот заслонял его лицо. И я уверен, что поступал он так, вовсе не стремясь смилостивиться над ближними или прикрыть свои шрамы. Просто он чрезвычайно любил такие оказии, когда, хорошо освещенный свечами, мог резким движением отбросить капюшон и взглянуть в лицо собеседнику. Поверьте, милые мои, что от этого у большинства сидевших с нами за одним столом слова застревали в горле.

Мне же куда сильнее мешал смрад, исходивший от редко мытого тела моего товарища и от его никогда не стиранной одежды. Господь в милости Своей одарил меня тонким обонянием, поэтому обычно я старался сесть подальше от Курноса или хотя бы держаться подветренной стороны, но в этой корчме подобные маневры провернуть было непросто. Ну хоть вонь подгоревшей каши была настолько сильна, что почти забивала сладковатый смрад гнили, исходивший от Курноса. Конечно, я понимал причины, по которым он не слишком-то любил воду, как понимал и причины того, что Курнос жаждал женщин столь же сильно, как и ненавидел. Старые раны…

Курнос лениво ковырялся ложкой в том, что, если верить служанке, было телячьим гуляшом под белым вином. Однако я подозревал, что серо-бурая масса в его миске никогда не видывала ни теленка, ни вина. И даже Курносу, вкус которого был сравним с его внешним видом, еда, похоже, не нравилась.

– И зачем же мы сюда приперлись? – бормотал он. – Надо было в Хез ехать, ну так вот прямо, как в морду, а не шляться там и сям…

Я смолчал и отпил глоток винца из надщербленного кубка. Оно изрядно отдавало уксусом, поэтому я с отвращением сплюнул на стол.

– Крепко они ошибаются, коли думают, что я им за это заплачу, – пробормотал сам себе.

Потом я взял ломоть хлеба и принялся мять в пальцах. На ощупь тот напоминал глину и пованивал дрожжами.

– Гвозди и терние, – простонал я.

Скатал хлеб в шарик и кинул его, целясь в голову спящего корчмаря. Не попал, и это еще сильнее испортило мне настроение.

– Попробуй ножом, – посоветовал Курнос, но я лишь вздохнул.

Я преисполнен чрезмерной кротости и готов лишить жизни ближнего своего только в крайних ситуациях. Ничего не могу поделать: таков уж я, человек терпеливый, милосердный и охотно прощающий вину. По крайней мере… до времени.

– Приезжие, а? – раздался голос над нами, и я неторопливо повернул голову.

Увидел худого мужчину с лицом, битым черной оспой. Его одежда носила следы многократной починки и штопки и, как мне показалось, была кладезем информации о предпочтениях ее хозяина относительно еды. Пришлец производил впечатление пьяницы, каковые частенько встречаются в местах, где за сплетни можно получить кружку пива. И все же обладал он толикой удачи, ведь следы от оспы свидетельствовали, что из жуткого мора, год за годом косившего человечество, удалось ему выскочить, заплатив лишь немного.

– А тебе что с того? – рявкнул Курнос, который, в противоположность вашему нижайшему слуге, не был человеком мягкого нрава.

– Да не-е-е, чего мне с этого… Простите, добрые господа. – Пришлеца явственно обеспокоил тон Курноса, и он хотел уже отступить, но я остановил его жестом.

– Садись-ка, – указал ему место на лавке и подвинул кубок кислого вина.

Пришлец усмехнулся с искренней благодарностью и тут же отхлебнул от души.

– М-м-м, – промурлыкал. – Чудненько, добрые господа, вот что я вам скажу.

Как видно, не был он наделен слишком чувствительной глоткой, но так уж повелось: Господь сотворил людей столь разными, что случаются среди нас и те, кто благодарит Его за возможность напиться прокисшей бурдой.

– Вы думаете, добрые господа, что, ну, – пришлец отер губы грязным рукавом, – что это вот, типа, такой городок, а? А неправда, – взмахнул он указательным пальцем. – Страшные здесь дела творятся, скажу вам, ну стра-ашные…

– И какие же дела? – спросил я.

Я всегда полагал, что стоит прислушиваться к местным легендам, слухам и сплетням. Порой они были только легкомысленным трепом, но иной раз благодаря им можно было обнаружить нечто куда более важное, скрытое под целой горою бредней. К тому же мы, инквизиторы, обучены терпеливо выслушивать людей, отсеивая зерна истины от плевел лжи.

Наш новый товарищ печально заглянул в опустевший кубок, и я махнул служанке.

– Принеси-ка кувшинчик, – приказал.

– А то, принесу, – сказала она, ощерив в усмешке редкие желтые зубы. – А ежели вы, господа, еще и чего другого захотите, то обслужу вас как следует… – и словно случайно она прошлась ладонями по груди.

– Пока что – вина, – пробормотал я.

– Тут ведь, достойные господа, в городе вот какое дело, – пришлец склонился над столом и понизил голос, – гуль тут у нас. Вот! – Он щелкнул пальцами, словно чтобы придать большего веса своим словам.