Когда не нужны слова - Ли Бристол

— Они хотят одного: чувствовать себя как дома, — с присущей ей проницательностью говорила Маргарет. — За то, что напоминает им родину — будь это затейливое кресло, Диелковый жилет или напиток, вкус которого они помнят с прежних времен, — они готовы заплатить любые деньги.

Естественно, Маргарет имела в виду тех, кого ей приходилось обслуживать: скучающих по дому солдат, моряков, торговцев и купцов, снабжавших их товарами. Но Мадди, восприняв эту теорию, расширила ее рамки. Мелкие и средние землевладельцы, выписывавшие архитекторов из Англии, чтобы построить в Сиднее точную копию своих лондонских особняков, получали баснословные доходы со своих плантаций и не задумываясь тратили деньги на расписные кареты и рулоны дорогостоящего шелка. Несомненно, они будут рады иметь нечто вроде элегантного клуба, где могли бы скоротать вечерок-другой в обществе людей своего круга.

Сидней в своих самых важных аспектах городской жизни представлял собой Англию в миниатюре. Аристократы делали вид, что занимаются государственными делами и управляют владениями, тогда как в действительности гораздо больше внимания уделяли своему внешнему виду, лошадям и удовольствиям. Их жены были пусты и чванливы. Они одевались в тончайшие шелка — и вечно жаловались на пыль и жару, устраивали чаепития и большие балы — и сетовали на отсутствие настоящего светского общества; они сплетничали — и тосковали по далекой Англии.

Так же, как и в Англии, мужья и жены редко встречались — как правило, в основном для совместного появления в свете. Средний класс жил примерно так же: торговцы били своих жен те, в свою очередь, рожали детей. Аристократия почти не замечала средний класс, и соответственно ни те ни другие не признавали существования низшего класса этом заключалось основное различие между Сиднеем и Англией. В Австралии низший социальный слой состоял из каторжников, которых почти не считали за людей.

Было и еще одно существенное отличие от Англии. В Австралии девушки брачного возраста, к какому бы классу они ни принадлежали, ценились на вес золота. А если такая девушка обладала при этом приятной внешностью, то такому сокровищу вообще цены не было. Если же она при этом имела еще и хорошее приданое, то становилась почти что недостижимой мечтой.

Мадди лелеяли, словно тепличную розу. Отец знал, что, имея такую дочь, может позволить себе быть разборчивым, и строил честолюбивые планы в отношении ее будущего. Он, конечно, понимал, что едва ли можно надеяться выдать ее замуж за дворянина, но на богатого купца или судовладельца можно было смело рассчитывать и, если потребуется, он мог бы поискать подходящих кандидатов даже в Англии. Своей доченьке он был готов предоставить все самое лучшее.

Не будучи человеком религиозным, Кэлдер Берне начал ходить в церковь, чтобы похвастать дочерью и позаботиться о том, чтобы о ее существовании узнали нужные люди. Он приобрел легкую двухместную коляску с откидным верхом для поездок с визитами или за покупками и всегда сопровождал дочь. Он решительно «отшивал» неподходящих, на его взгляд, поклонников и привечал стоящих, однако сразу же дал понять, что любоваться его дочерью могут все, тогда как ухаживать за ней будет дозволено лишь избранным, причем тогда, когда он сам сочтет нужным.

Таким образом, если Сидней был для Австралии маленькой Англией, то «Кулаба» для Мадди Берне была Букингемским дворцом. Здесь неукоснительно исполнялись все ее желания и ценилось ее мнение, а каждое слово Мадди имело силу закона. Пожалуй, ее жизнь отличалась от жизни обычной девушки: ее всячески охраняли от грубости и жестокости окружающего мира, но она была довольна и, что важнее всего, чувствовала себя в безопасности.

Она услышала, как отец снова позвал ее, и крикнула в ответ: «Иду!» Быстро подсчитав последний столбец цифр и записав итог, она поспешила к выходу.

Он стоял под жарким солнцем на пыльной дорожке, ведущей к служебному входу в таверну, покашливая и вытирая влажный лоб. После смерти Маргарет его здоровье несколько пошатнулось, и Мадди очень за него тревожилась. Большую часть времени он был, как всегда, полон энергии, но случались моменты, когда силы оставляли его и он сидел обмякший, словно выжатая тряпка, а тело сотрясал кашель, появившийся у него еще в прошлом году в сезон дождей. В такие моменты Мадди охватывал страх. Она хлопотала вокруг него, бранила за то, что не бережет себя, и незаметно сумела переложить его обязанности на помощников, чтобы дать ему возможность отдохнуть. Он и не подозревал, что Мадди взвалила на свои плечи большую часть работы. Это было нетрудно — она и раньше зорко следила за тем, чтобы отца не обсчитали.

Чуть приподняв край юбки, она вышла на улицу и улыбнулась поставщику:

— Добрый день, мистер Петерсон. Как дела?

Мужчина средних лет, стоявший в тени навеса, задумчиво пожевывая соломинку, сразу же встрепенулся, увидев Мадди, и притронулся пальцами к полям шляпы.

— Здравствуйте, мисс Мадди. Вы все хорошеете. — Мадди, взяв отца под локоть, ласково пожурила его:

— Ах, папа, папа. Зачем ты стоишь на солнцепеке, когда знаешь, что тебе это вредно? Почему бы не войти в дом и не предложить мистеру Петерсону выпить чего-нибудь холодненького?

Кэлдер с любовью улыбнулся дочери и снова промокнул лоб платком.

— Проклятая жара житья не дает ни людям, ни животным, — проворчал он и повернулся, чтобы войти в дом. — Зайдите передохнуть, Петерсон, когда управитесь здесь, а Мадди заполнит вашу накладную.

Обычно Кэлдер не оставлял Мадди наедине ни с одним мужчиной, даже если это было в интересах дела, но Хауи Петерсон был старым другом. Когда Кэлдер ушел, Петерсон улыбнулся Мадди и спросил:

— Сколько прикажете на этот раз, мисс Мадди?

— Думаю, пять бочонков. Неделя выдалась ужасно сухая, не так ли? А чем сильнее жара, тем больше жажда.

Он усмехнулся:

— Это вы правильно изволили заметить, мисс. Так, значит, пять бочонков? Пять бочонков сюда! — крикнул он через плечо рослому грузчику, стоявшему внутри фургона. — И пошевеливайся! Купил его на прошлой неделе, — объяснил он Мадди. — Туповат, но силен, как ломовая лошадь.

Мадди чуть заметно улыбнулась. Ей всегда становилось не по себе, когда о каторжниках говорили как о скотине, которую можно продавать и покупать. Кэлдер не пользовался трудом каторжников ни сейчас, ни раньше.

— Как здоровье вашей супруги? — спросила она у Петерсона. — Ревматизм все еще мучит ее?

Грузчик, достав из фургона бочонок, взвалил его себе на плечо.

— Сейчас ей стало полегче — погода стоит жаркая. Это дожди чуть не доконали ее.

— Передайте ей привет от меня. — Петерсон расплылся в довольной улыбке.

— Она всегда говорила, что вы милая девочка, и будет очень рада…

Но Мадди уже не слышала его слов, потому что каторжник обернулся и встретился с ней взглядом. Она замерла на месте.

Выражение его широкого, изрытого оспинами лица не изменилось: маленькие, глубоко посаженные глаза смотрели, казалось, сквозь нее. Он не произнес ни слова, но Мадди заметила, как в этих глазах на долю секунды мелькнула радость и губы дрогнули в доброй улыбке. Она вспомнила его неожиданно певучую ирландскую речь и неуклюжее прикосновение грубой руки к своим волосам, когда он старался утешить ее. Она вспомнила запах болезни.и смерти, жару и тесноту вонючей комнаты на корабле-призраке.