Мальтийский крест. Том 2. Черная метка - Василий Звягинцев

Наш президент — способный человек, один из лучших на таком посту со времён Сталина. Только фантастики — Стругацких, Азимова, Шекли, Андерсона — наверняка не читал. Не в жилу она юным прагматикам. Иначе мозги не в ту сторону повернутся. Нельзя одновременно ассоциировать себя с Руматой Эсторским и работать доном Рэбой…

— Это ты зря, — насмешливо сказал Секонд, наконец-то получивший выигрыш в позиции. — Я последнее время именно доном Рэбой и служу, воображая себя при этом Руматой…

«Трудно быть богом» он прочитал с подачи Фёста едва ли не в первые дни их близкого знакомства. Был одновременно поражён и восхищен книгой, с тех пор регулярно её перечитывал, постоянно соотнося свои мысли и поступки с текстом.

— Только вот зря ты своего президента в положительном смысле со Сталиным ассоциируешь. Считаешь, Сталин вообще лучший, а этот — второй после него? Кому-кому, а уж мне ты такого не говорил бы…

— Тебе-то что? Ты в его реальности не жил. Но если в общем смысле — мораль оставляем за кадром. Критерий один: цель — качество — эффективность.

Мой наставник Александр Иванович поработал с этим историческим монстром. В реале. Каждодневно рискуя головой. И сказал: жертвы неизбежны при любой системе, неважно — от голода, репрессий, наркотиков, суицидов и никчёмных войн. Но что на выходе? Те же самые миллионы умерших, но — «просто так». Которые не смогут внукам сказать нечто вроде: «А зато я строил пирамиду Хеопса, Беломорканал, раздолбал японцев при Халхин-Голе, взял Берлин, запустил первый Спутник! За следующие пятьдесят лет, внучок, умерло ничуть не меньше, или — не намного меньше людей, но совершенно бездарно!» То, что Сталин — палач, никак не отменяет результата его «исторических свершений». Как у Петра Первого или всеми забытого Ивана Калиты. Все они, если угодно — функция. Производное исторических обстоятельств, сложившихся в тот или другой период на Главной исторической. Возникла ситуация, коллизия, если хочешь. Татаро-монгольское иго, татаро-монгольское эго! И в любом случае, если ты на должность поставлен, надо как-то разгребаться.

Мы же с тобой врачи! Слава богу, не довелось на холерных, чумных, тифозных эпидемиях работать, как в девятнадцатом веке нашим коллегам. А если бы пришлось? До идейных ли воззрений или политической правоты тех, кого нужно хлоркой засыпать и в общую яму столкнуть? Тем более, сейчас размышлять о тонкостях психики персонажа, помершего полвека назад, нет ни малейшего настроения. На это воловичи есть…

— Да ты что? — возмутился Секонд. — Свои ли слова говоришь? Мрак какой-то. На тебя никак не похоже!

— На тебя — тоже, — огрызнулся Фёст. — Кроме тех книжек, что тебе всесветный гуманист Левашов подсовывал, у Новикова с Шульгиным ещё бы что-нибудь попросил. Для стереоскопичности взгляда на настоящую человеческую историю. «Трудно быть богом» — ужасно бла-ародно, — изобразил Фёст интонацию одного из персонажей указанной книги. А ты Шаламова почитай, как без всякого благородства люди в лагерях дохли. У Солженицына, в сравнении с ним — не лагеря, а санатории. Уж о моём отношении к моей истории и к нашему сталинизму говорить больше не будем. Не желаю! Хватит!

Ты со мной работать собрался? Привыкай. — Вадим-первый явно нервничал, покусывал губу, взял сигару, отбросил, закурил сигарету — меньше отвлекает.

— Двойники, говоришь? Ни черта ты не соображаешь. Ты бы смог сейчас — на моё место? Владимир Ильич Ульянов-Ленин то ли для понта, то ли в порыве откровения сказал однажды: «Не могу музыку слушать. После неё людей по головке гладить хочется, а по ней — бить надо!» И мне президента в абсолютно безвыходное положение, да ещё с хамскими выходочками, ставить совсем не хотелось. А куда деваться? Ты фильм «Горячий снег» смотрел?

— Смотрел, — кивнул Секонд.

— Так вот по замыслу операция совсем дурацкая была. Тактически и оперативно. Через сорок лет никто из теоретиков так её и не обосновал в научном смысле. Но полста тысяч солдат и лейтенантов в ней по полной правде угрохали! Ни за что! Ты думаешь, почему генерал Бессонов с таким мёртвым лицом по позициям идёт и шестью орденами «Красного Знамени» совесть отмазать пытается? Потому что до этого струсил, не нашёл в себе сил кому надо наверх сказать, что операция эта никчёмная и бессмысленная, кровью ещё двух армий будет оплачена. Так это режиссёр сообразил и придумал. А настоящим персонажам, в натуре эту мясорубку устроившим, — им что?

Им ничего. В худшем случае послушали через двадцать пять лет песню одного нашего барда: «Я маршал, посылающий на смерть».

При штурме Зееловских высот какой-то смысл в жертвах был, пусть и несоразмерный. А при атаке грозненского вокзала Майкопской бригадой в девяносто четвёртом? Да откуда тебе это знать…

Фёст махнул рукой и налил себе полстакана из бутылки, предназначавшейся президенту.

— Поэтому ни жалости, ни сочувствия у меня ни к кому не осталось. Одна надежда — президент задумается и начнёт свои обязанности как должно исполнять.

— Террором и репрессиями?

— Не бойся. Террор и репрессии я на свою совесть приму. Мне давненько уже терять нечего. Но если с нашей страной ещё хоть что-то хорошее сделать можно, я это сделаю. И плевать хотел на комментарии! В историю моё имя по-любому не войдёт.

— А хотелось бы? — провокационно спросил Секонд.

— Да вот ни на грош. Ты за свои подвиги в Москве и кресты получил, и аксельбанты. А я? И ни хрена мне не надо. Что, от Шульгина медальку «За боевые заслуги» попросить? От вашего Императора памятный значок? Так ты за меня получил, мне рядом с тобой не по делу стоять было. Мы с Ненадо и другими корниловцами во дворе пили, нам за царским столом места не хватило…

— Какие мы с тобой разные стали, — печально сказал Ляхов-второй.

— Совсем ничуть. Это тебе случайно показалось. Захотел во мне своё подобие увидеть — и увидел. Капитально при этом ошибившись. Что между нами общего, кроме одинакового генетического кода? Под пулями рядом полежали, стреляя в одну цель? Неплохо вышло, только результаты снова неодинаковые…

Фёст, прервав резкие, рвущиеся из души слова, несколько раз глубоко вздохнул. Отошёл к открытому окну, дотянул сигарету и выбросил окурок на улицу, подумав: куда же он прилетит? В ту или в другую реальность?

— И всё же ты мой брат-аналог? — спросил он, возвратившись к столу.

— Несомненно, — ответил Секонд.

— Тогда тебя не шокирует мой поступок? Я сейчас пойду в комнату к Людмиле. Попробую с ней поговорить, не как «работодатель», тобою назначенный, а просто так… Можно?

— О чём ты спрашиваешь? — удивился Секонд.

— Именно о том. Можно мне с этой девушкой повести себя как со случайно встреченным сегодня и здесь человеком? Кинофильм «Июльский дождь» видел? Да, — он махнул рукой, — откуда ж тебе… — Снова закручинился. — Ладно, ты ей потом скажи, что ли, чтобы она меня как саиба, за большие деньги её купившего, не воспринимала…

— Нет, ну зачем ты опять? — Вадим-второй не столько обиделся, сколько расстроился. — Ничего ей говорить не нужно. Для неё я командир, в плане сложившихся в нашем мире обстоятельств. Ты теперь — понятно, кто. Либо она — эскорт-леди, либо ты её телохранитель. По обстановке. Вот и решайте сами…