#20 восьмая - Юлия Кова

«Ах так? Ладно, зайдём по-другому.»

— Лен, ты хочешь писать или ты решила от меня сбежать? Там лестница вообще-то.

— А это-ик, — задыхается Ларионова, — это было ик-грубо! Вы, кстати, вести себя не умеете!

— Кто, я? — Вот теперь я точно злюсь. Вернее, не злюсь, а чувствую себя идиотом, которого отчитывает ещё пять минут назад провоцировавшая меня девчонка. — Лен, полегче. Выбирай выражения, я не твой Макс. И не твои мальчики.

Ларионова растерянно хлопает глазами:

— А откуда вы-ик узнаете по Максима?

— Ты мне в такси говорила. Теперь мой вопрос: какой у тебя номер?

— Одноместный, — глядя в сторону, огрызается она.

Я даже зрачки сузил.

— Одноместный? А знаешь, мне подойдет … Я тебя спрашиваю, цифры какие?

— Не скажу-ик.

— Не скажешь? — Она молчит. — Не скажешь, ну и не надо. — Поворачиваюсь к консьержке. — Будьте любезны ключи от моего бизнес-сьюта. — Эту фразу я произношу по-немецки. Ларионова моментально настраивает свои уши-локаторы. «Так она и немецкий знает?» Про причину вранья стервы-Сиротиной мне, впрочем, давно всё ясно, а вот Ларионова, оказывается, девочка с двойным дном. Мало того, что в «Каструп» преспокойно прослушала наш бесценный диалог с Магдой, так ещё и сделала выводы обо мне. Причём, самые нелестные выводы. Отсюда и наигранное безразличие, и виляние задницей перед походом на Строгет, и шуточки про Музей эротики, и сопротивление на конференции, и даже последующий заговор в ресторане. Нет слов. Интересно, а в такси тогда что было? Завлекательная сцена, специально разыгранная для меня, лопуха? Я сверлю её глазами. Ларионова вздрагивает и пищит «тридцать три – двадцать шесть». Не отрывая от Ларионовой глаз, перевожу консьержке все цифры на датский. Заодно и сообщаю, что Елене Григорьевне плохо, и я, её добрый коллега, провожаю её до номера. Служащая соболезнует мне красноречивым взглядом и протягивает нам ключи, которые я и перехватываю, пользуясь ростом, шириной плеч и длиной своих пальцев.

— Отдайте мне мой ключ-ик. Немедленно, — икает Ларионова, при этом ухитряясь невинно улыбаться консьержке.

— Ага, разбежалась. Сначала перестань икать, потом научись говорить мне «спасибо» и «пожалуйста». А теперь пошли к лифтам. — Ага, я тут командую.

— Никуда я с вами не пойду, — Лена упирается в пол каблуками. Вцепился ей в руку, как клещ, дотянул и до лифтов. Слава Богу, лифт уже ждёт. И — дважды слава Богу! — в лифте стоит почтенная датская пара пенсионного возраста.

— God aften, — очень вежливо здороваюсь я. Дёргаю Лену за руку.

— God aften… ик, — жалуется Ларионова.

— God aften, — датчане с любопытством прислушиваются к мерному иканию Лены. Я улыбаюсь скандинавам и поглаживаю Лену по спинке:

— Лен, заканчивай икать.

Ларионова морщится. В итоге вся наша четверка доезжает до третьего этажа. Двери открываются, я прощаюсь с датчанами и желаю им хорошего вечера, а многогранная Лена откалывает ещё один номер: верещит «gå væk fra mig-ик!», что на датском означает «отвяжись от меня». Старички в шоке. У меня даже веко дёргается. Моргнул. И вот тут я взбесился.

— Farvel, — резко поворачиваюсь к паре я. — Vin, slagsml, styrke, — указываю на Ларионову. Пара офигивает прямо на глазах, а Ларионова теряет и икоту, и свой дар речи. Пенсионеры в ужасе сматываются на лифте, а Ларионова готовится зарыдать.

— Что, — прищуриваюсь, — не нравится, когда говорят правду?

— Я не пила вина, не дралась с вами и у меня нет растяжения! — брыкается она.

— Да ну? — Дергаю её за руку и тащу по коридору, попутно разглядывая таблички с номерами комнат.

— Вы что хотите? — вопит Ларионова.

— Заняться твоим воспитанием.

Пока Лена перебирает в голове миллион способов, как удрать от Алексея Михайловича, мы прибываем к дверям её одноместных апартаментов. Оглядываюсь, и, убедившись, что любопытных глаз нигде нет, вставляю ключ в электронный замок двери. Вталкиваю Лену в прихожую. Ларионова бабочкой отлетает от меня на середину комнаты. Бросил взгляд на её по-детски прибранную кровать, на по-домашнему чистенький номер. Ни одежды на кровати, ни раскрытого чемодана, ни разбросанной косметики. Только пачка бумажных салфеток на столе, а в углу — белые тапочки. Точно ждут её.

— Вчерашняя отличница? — хмыкнул я, запирая дверь.

— Вечный хулиган? — шепчет она и пятится к балкону.

— Специализируешься на отказах? — делаю шаг в комнату.

— Любитель эмоциональных излишеств? — Ларионова начинает грызть губы.

— А, я смотрю, ты протрезвела.

— А я так вижу, вы собираетесь потрахаться?

— Что? — Я даже замер с поднятой ногой. А она усмехается.

— И не смейте на меня орать, — сообщает мне она.

— Я тебя сейчас вообще убью!

Взъерошил волосы, постарался взять себя в руки.

— Лен, немецкий хорошо знаешь? — уже спокойней спрашиваю я. — «Гитлер капут», это как, нормально выдавать в коридоре замглаве представительства?

— А я не знала, кто вы.

— Ага. И именно по этой самой причине ты, на предложение помочь тебе, сказанное в коридоре незнакомцем, попавшим в «Systems One», видимо, тоже по ошибке, — ты решила ответить со всем присущим тебе остроумием. А кстати, что за речи ты вела в такси по поводу, кого к кому тянет? Решила, что круглый стол после поцелуев пройдет веселей, бодрей и качественней? И что же тебя остановило потом? Мысли о женской верности? Или ты просто решила меня завести и подвесить?

Ларионова покрывается красными пятнами. Потом поднимает на меня взгляд — чистый, прямой, честный.

— «Гитлер капут» — это из школьной программы, — очень тихо говорит она. — А для вас персонально fick dich. — Последнее на «неправильном» немецком обозначает направление движения только в одну сторону. — А в такси ничего не было. Вы мне не нравитесь, ясно? И Макс тут совершенно не при чём. А теперь проваливаете.

Я смотрел на неё секунд десять. Потом дёрнул узел душившего меня галстука.

— Знаешь, Лен, — задушевно начал я, бросая его на кресло. — В детстве я прочитал много хороших книг. Но «Пятидесяти оттенков» среди них не было. Возможно, именно поэтому я на всю жизнь и сохранил любовь к чтению. — Снял пиджак, швырнул его на пуфик.

— Вы… вы что делаете? — ахает Ларионова.

— Так вот, в тех книгах, которые люблю читать я, порой попадаются отличные цитаты. Одну из них я не устаю повторять. А звучит этот афоризм так: «Когда мужчина научится понимать женщину, Сфинкс проснётся и начнёт рассказывать тайны Вселенной под русскую балалайку матом[10]». — Расстегнул манжеты рубашки, сунул запонки в карман брюк.