Охота. Я и военные преступники - Чак Судетич

30 ноября я все еще ждала визы. В этот день судьи вынесли свое решение, которое позволило нам объединить дела Нахиманы и Нгезе. Через три дня мы обратились к апелляционной палате с просьбой либо отменить их решение об освобождении Бараягвизы, либо убрать из него условие о том, что его освобождение должно быть осуществлено «без сохранения права на предъявление иска по тому же основанию», чтобы мы могли арестовать его снова. Я хотела, чтобы Бараягвиза предстал перед судом в рамках именно этого разбирательства, связанного с призывами к геноциду в СМИ. Мне хотелось, чтобы этот мужчина, в хорошем костюме и очках в золотой оправе, сидел на скамье подсудимых рядом с Нахиманой и Нгезе. В конце концов, апелляционная палата согласилась рассмотреть нашу петицию. Слушание было назначено на середину февраля 2000 года.

Благодаря Муне и давлению со стороны правительства США и других государств, власти в Кигали дали мне визу для посещения Руанды. Полет из Аруши в Кигали занял всего два часа. Я вылетела на самолете «Бич-крафт», предоставленном трибуналу по Руанде ООН. До сих пор я помню этот великолепный полет. «Бич-крафт» не мог лететь слишком высоко и слишком быстро. Передо мной разворачивались сказочные по красоте пейзажи. Гора Килиманджаро с исчезающими ледниками напоминала сторожевую башню, хранящую покой всей Африки. Огромные стада зебр, слонов и других зверей носились по саванне. А когда мы, как когда-то президент Хабьяримана, подлетали к Кигали, под нами оказались густые джунгли, словно кто-то покрыл иллюминаторы самолета зеленой краской.

Мой первый визит в Руанду проходил в дружелюбной обстановке. Во время первых встреч с министрами и генеральным прокурором я старалась не затрагивать сложных проблем. Я знала, что руандийские власти не удовлетворены решением трибунала по делу Бараягвизы. Кроме того, мне нужно было решить ряд технических вопросов, чтобы наши сотрудники могли вести расследование, встречаться со свидетелями и посещать места совершения преступлений. Я не затрагивала вопроса о расследовании других дел, которые мне хотелось бы представить перед трибуналом: дел против правительственных чиновников и военных, ответственных за массовые убийства, совершенные сторонниками РПФ, тутси по происхождению, во время геноцида. Мы знали, что правительство не будет помогать нам в этом деле. Были отмечены незаконные проникновения в нашу штаб-квартиру с целью получения информации о работе следователей. Учитывая эмоциональное восприятие дела Бараягвизы, я хотела сделать все, что было в моих силах, чтобы добиться более широкого сотрудничества и получить все необходимое для выдвижения обвинений против хуту. Во время первой поездки в Руанду я не встречалась с Кагаме, но отправила ему личное поздравление. Перед ужином я сидела в своем номере в «Mille Collines», знаменитом руандийском отеле, и вдруг услышала бой барабанов и пение. Шел благотворительный спектакль, поставленный женой Кагаме, Жанеттой, для того, чтобы собрать средства для жертв засухи. Я вышла в холл, и мне предложили сесть рядом с женой президента. Высокая, красивая женщина объяснила мне, что происходит на сцене. Я находилась в зале вплоть до конца представления, к большому неудовольствию ожидавшего меня Муны. Он должен был сопровождать меня на ужин. Когда спектакль кончился, я передала Кагаме свои лучшие пожелания через его жену.

Во время второй поездки в Кигали я отправилась на места преступлений. Мне хотелось увидеть настоящую Африку. За границами города проселочные дороги ведут вас в мир сельской бедности. Такие картины можно увидеть повсюду. Джунгли сменялись кукурузными полями и рощами манго. Глинобитные хижины, крытые пальмовыми листьями, теснились по обочинам дороги. Девушки несли на головах кувшины с водой. Длиннорогие коровы паслись поодаль. Под ногами крестьян сновали цыплята. Мужчины ехали по своим делам на потрепанных велосипедах. Канализации, электричества и телефонов в этом мире не существовало. У многих встреченных нами не было никакой обуви, кроме обычных шлепанцев. На вершинах многих холмов высились церкви, преимущественно католические. Я вспоминаю, что в тот момент подумала о том же, о чем после геноцида думали очень многие: «Чего добилась христианская религия в Руанде? Чего добились многочисленные миссионеры, отправлявшие службы в своих церквях? Почему они не помогли бедным построить лучшие дома и жить лучшей жизнью? Почему клирики и верующие с готовностью приняли участие в геноциде?»

Руандийское правительство обеспечило нас охраной. Это было очень важно, особенно в начале нашей деятельности. Но, как я поняла позже, охрана в то же время следила за нашими действиями. Правительство хотело быть уверенным в том, что мы расследуем преступления хуту против тутси, а не тутси против хуту. Во время нашей встречи министр юстиции и генеральный прокурор ясно дали мне понять, что будут в курсе наших передвижений, расследований и встреч. Однажды меня сопровождала Элисон де Форгс. В пути она попросила нашего водителя остановить машину. Мы вышли и подошли к краю канавы, на дне которой лежала груда человеческих костей, останки убитых Тутси. Вокруг нас роились мухи. Солнце безжалостно палило. Я хотела эксгумировать останки погибших, чтобы использовать их в качестве вещественного доказательства в нашем расследовании. Я считала, что мы должны спасти мертвых от той ужасной участи, на которую обрекли их убийцы. Честно говоря, я не могла поверить тому, что правительство до сих пор этого не делало. Во время следующих встреч с генеральным прокурором и министром юстиции (еще до того, как я затронула эту тему), оба они сообщили мне, что эксгумировать останки из канализационных канав не представляется возможным. Мне сказали, что подобные действия могут вызвать волнения в обществе. Эксгумации и погребения уже проведены, и делать что-либо еще нет никакой необходимости. Руанда, сказали мне, смотрит в будущее. Стране нужен покой и гражданское согласие.

В начале февраля 2000 года мы направлялись к месту массовых убийств. Наши машины были окутаны розовой пылью. Кондиционер работал без устали. Через лобовое стекло машины я видела открытый грузовик с руандийскими солдатами. На каждом ухабе они дружно подскакивали вместе с машиной. Через час мы свернули на тенистую проселочную дорогу, по обочинам росли деревья, и их ветки хлестали по боковым окнам машины. Потом мы выехали на прогалину и направились к прямоугольному кирпичному зданию, покрытому проржавевшей металлической крышей. Когда-то это была католическая церковь. В воздухе стоял птичий гомон. Захлопали дверцы машин. Любопытные дети бросили игры и окружили нас. Мы здоровались, объясняли, зачем приехали, задавали вопросы, выслушивали ответы… Визуальные впечатления от этой встречи были настолько сильны, что память моя сохранила только их, а не звуки.

14 апреля 1994 года милиция хуту согнала к церкви Нтарама множество семейств тутси. Людей пригоняли целыми семьями — маленьких детей, матерей и отцов, тетушек и дядюшек, бабушек и прабабушек. Все это происходило здесь, прямо на том месте, где я стояла. Вооруженные бандиты приказали людям сообщить, где скрываются остальные тутси из соседних деревень. Это делалось якобы для того, чтобы обеспечить их защиту. Прибыли новые семьи. Возможно, люди действительно поверили обещаниям безопасности. Но на следующее утро пришли войска. Люди укрылись в церкви, из-за дверей раздавались звуки молитв и пение. В здании находились женщины, дети с игрушками, старики с палками и бутылками воды. На ком-то были очки в белых пластмассовых оправах. Здесь были тарелки и ложки, библии и образы святых. И вдруг на церковь обрушился артиллерийский огонь. Рявкнули минометы, и на пол посыпался кирпич. Сквозь пробоины светило солнце. А потом военные стали швырять в церковь ручные гранаты. Снаряды и осколки убивали всех на своем пути. Двери взломали, и внутрь ворвались мужчины, вооруженные ружьями, дубинками, утыканными гвоздями, мачете и ножами. Французскому журналисту Жану Хатцфельду[13]спустя много лет довелось побеседовать с теми, кто принимал участие в этой резне. Один из них был дьяконом той самой церкви. Он рассказал о том, как страшно кричали люди, когда тяжелые дубинки ломали им кости и проламывали черепа. Другой вспомнил, как на следующий день пробирался через груды трупов, чтобы добить тех, кому удалось выжить в этой мясорубке. Убедившись, что живых не осталось, милиция хуту оставила тела на съедение диким животным, собакам, грызунам и насекомым.