Маленькая ручка - Женевьева Дорманн

Чудо из чудес то, что Лазели теперь разговаривает. С него наконец снято наказание, которое она на него наложила на многие годы. Нос к носу, губы к губам, смешав их дыхания, она ошеломляет его словами, фразами, головокружительными ласками. Она говорит с ним, как не делала никогда, даже в священное, чересчур короткое время их любви. Ни упреков, ни злобы, Она милосердна, нежна и похотлива.

Она говорит, что за все эти годы несколько раз пыталась вызвать его к себе. Например, когда он порезал себе артерию, разделывая угря, не перестававшего бить хвостом, хоть он и разрезал его на пять кусков. Вдруг Лазели отклонила лезвие его ножа, и оно вспороло ему запястье. Он был дома один, была ночь. Нож был так хорошо наточен, а рана так глубока, что Огюст даже не почувствовал боли. Он только побледнел, глядя, как кровь забила фонтаном из вспоротой артерии. Очень скоро он оцепенел и потерял сознание. Спас его Виктор Констан. Проходя в поздний час по дороге, он увидел свет в окне Огюста, что было необычно, так как Огюст рано вставал и поздно не засиживался. Надеясь, что ему поднесут стаканчик, Виктор, тоже бывший не дурак выпить, подошел к кухонному окну и увидел Огюста, валявшегося на полу. Он наложил ему жгут — давно бы пора! — и Огюст очнулся в спасательной лодке, увозившей его в Гранвиль.

— Так значит, нож — твоя работа?

— Моя. И это я тогда столкнула тебя с твоей плоскодонки, когда ты, пьяный, как свинья, решил пойти проверить, хорошо ли привязана лодка. Ветреный вечер, зима, и я думала, что течение и ледяная вода быстро тебя прикончат. Но тебе было только шестьдесят, и ты был еще крепким и держался за камень, пока тебе не пришли на помощь.

— На этот раз тебе наконец удалось! — сказал Огюст.

— Да, но пришлось потрудиться. Была хорошая погода, когда вы отчалили. У вас были все шансы добраться до Менкье целыми и невредимыми. Труднее всего было сдвинуть грозу к западу, чтобы она вас настигла со стороны Соваж. Ты представить себе не можешь, как же трудно поднять ветер, чтобы отогнать к Джерси тучи, идущие к Канкалю! Я из сил выбилась. Наконец гроза вас настигла, когда вы подходили к Арданту. Я эти места знаю. Там есть подводные камни, не дающие спуску рассеянным морякам. Дальше было легче. Ле Туэ мне помог, он ведь не такой хороший лоцман, как его отец. Этот придурок погнал свою «Фин-Фэс» прямо на подводные камни, куда я и хотела. От удара тебя выбросило в воду. Потом я сделала все так, чтобы ты не мучился. Ты убился, но ничего не почувствовал.

— Но почему ты так упорно меня преследовала все эти годы?

— Потому что скучала по тебе, — сказала она.

* * *

По объявлению в газете Сильвэн нашел эту меблированную комнату на улице Верней, где теперь встречается с Дианой Ларшан. Комнату, сдаваемую на месяц в особняке XVII века, отремонтированного, «как было», по выражению торговцев стенами, то есть с сохранением источенных временем опор, нарочито торчащих из свежей штукатурки с самого подъезда. Проезжие американцы, помешанные на старине, кажется, такое обожают. Впрочем, все обитатели этого дома здесь словно проездом: холостяки в бегах, кругосветные путешественники на привале, фотографы, журналисты, манекенщицы и манекенщики родом из Амстердама или Сиднея — целая богема jet set[5]на жалованье, делящая между собой четыре этажа, разделенные на временные конуры и полулюксы, в трех шагах от Сен-Жермен-де-Пре. Плата за жилье невысока, но и само место лучшего не стоит, несмотря на роскошный вид, медные ручки на входных дверях, застекленные двери и широкие почтовые ящики, выстроившиеся под сводом. «Однокомнатный номер», обозначенный так в объявлении, — всего лишь крошечная спаленка на четвертом этаже, с окном, выходящим на тесный двор, занятый деревом, сильно обросшим плющом. Всю комнату занимает двуспальная кровать под покрывалом в цветочек, платяной шкаф из выбеленного дерева, стол, стул, низкое кресло, обтянутое гранатовым бархатом, лопающимся на подлокотниках. На белой стене перед кроватью — мрачная зеленоватая литография с видом Парижа, с подписью Бернара Бюффе, — само олицетворение тоски. В глубине комнаты, в небольшом пространстве во всю ее ширину, теснятся умывальник, сидячая ванна-душ и унитаз, ко всему этому добавлена кухонька, сведенная до минима-миниморума: электроплитка на доске, под которой прячется карликовый холодильник. Все это скрывается пластиковой двустворчатой ширмой, сворачивающейся гармошкой.

Четыре часа дня, и Шевире, приехавший первым, настежь распахнул окно, пытаясь развеять запах затхлости и заброшенности, которым пропитана комната. Он повесил пиджак на спинку стула и, сидя на кровати, делает пометки в досье, которое принес в своей кожаной папке, чтобы дать понять Диане Ларшан, что не собирается попусту терять время, поджидая ее в этом месте, где находится по ее принуждению.

Так уж ли по принуждению? Это очень неприятный вопрос, который он задает себе уже три недели. Действительно, как может человек его возраста, его положения дать себя к чему-то принудить такой маленькой засранке? Ответ неясен.

Конечно, он до смерти боится шантажа с ее стороны. Да, он опасается, что, если он твердо пошлет ее подальше, как ему часто хочется сделать, как ему и следовало бы сделать, она приведет свои угрозы в исполнение и учинит скандал, открыв своим родителям и Каролине, что произошло на улице Бак. Естественно, на свой лад. Он не сомневается, что этот дьяволенок представит факты в самом невыгодном для него свете: озабоченный мужчина (он) воспользовался отсутствием жены, задержавшейся в клинике после родов, чтобы надругаться однажды ночью над невинной девочкой, разволновавшейся от кошмара и пришедшей просить у него утешения, наивно думая, что обращается к честному папаше. И кто эта девочка, которую совратил этот неудачник? Дочь его злейшего врага, соперника на посту заместителя директора кабинета министра, а позже, кто знает, на посту управляющего Французским Банком. Сексуальный маньяк, да еще и дурак — вот как он будет выглядеть!

Его не меньше беспокоит и жена, Каролина, чей темперамент может вызвать самую жуткую реакцию. А что сделает Каролина, если узнает правду? Шевире даже не хочет воображать череду катастроф, которые обрушатся от откровения этой дряни Дианы.

Между ним и Каролиной отношения уже натянулись. То, что произошло, например, вчера вечером, тревожит, и он беспрестанно думал об этом целый день. В кои-то веки он рано вернулся из Берси, и Каролина выразила желание пойти поужинать в городе, одним, как они делали в начале их семейной жизни. Правда, что теперь они редко оставались одни. Они часто бывали в гостях и принимали у себя, по большей части давая положенные по штату ужины, которые наверняка ей обрыдли. Сильвэн, чтобы доставить ей удовольствие, заказал столик в «Рекамье». Перед уходом они поднялись на половину детей, которые, как каждый вечер, изводили Фафу, чтобы, как только возможно, оттянуть укладывание спать. Малышка Стефания, редко видевшая отца на неделе, бросилась ему на шею и потребовала, чтобы он отнес ее в кровать, что Сильвэн и сделал. Затем они ушли пешком, он и Каролина, фланируя по теплым улицам парижской весны, растроганные нежным воздухом, клубами ароматов сирени и жасмина, долетавшими из потайных садов на улице Бабилон.