Маленькая ручка - Женевьева Дорманн

Диана приводила его в недоумение. Никакого удивления, никакого отвращения у этой девочки, которую он взял девственницей. Ее познания в наслаждении брать или давать были инстинктивными, непосредственными, словно тысяча лет любовных ласк бесчисленных любовников обучила ее всем движениям, всем оттенкам наслаждения. Тело Дианы было открыто ему целиком. Он скользил в ней, по ней, зарывался в ее рот, ее лоно, ее волосы. Она умела заставлять его ждать, сдерживать его, возбуждать, уклоняться или увлекать его в горячую скачку, в которой сливались кобылица и всадник, выбрасывавшую их, как дымящуюся ракету, в бесконечную мезосферу, где они взрывались, погибали и растворялись друг в друге.

Сильвэн не мог объяснить той холодности, безразличия, с которыми Диана выходила из их пламенных скачек на улице Верней и их общего оцепенения. Ни слова, ни жеста, обычного для женщин в такие моменты. Она открывала глаза, бросала взгляд на часы, которых не снимала, поднималась одним прыжком и запиралась в ванной, откуда появлялась очень скоро, омытая, одетая, с волосами, наспех забранными под чепчик. Хватала рюкзачок со школьными принадлежностями и — чао! — исчезала. Сильвэна это одновременно успокаивало и невероятно раздражало.

Успокаивало, потому что таким образом он быстро от нее отдалялся (что его устраивало), но также раздражало в его мужском тщеславии молчание Дианы и эта спешка продемонстрировать ему забвение всего случившегося. Он бы наверняка смутился, если бы она рассыпалась в страстных речах, на которые он бы не знал, что ответить, из страха нацепить личину кошмарного совратителя, но удирать с таким безразличием было со стороны девочки бестактностью, которая его уязвляла.

Диана вела себя так же непринужденно, когда он встречал ее потом, и даже в тот же день, на улице Бак. Тогда ничто не выдавало в ней ни тени воспоминания о том, что произошло на улице Верней. Словно он в ее глазах вновь стал отцом близнецов и никем больше. А она, Диана, была только лишь высокой маленькой девочкой, смеявшейся вместе с Мариной и Тома, игравшей вместе с ними, нимало не смущаясь в присутствии Каролины, которую нежно целовала приходя и уходя. Это непоколебимое двуличие приводило Сильвэна в смущение.

Однажды, менее чем через час после того, как он расстался с ней на улице Верней, Сильвэн увидел, как она училась вместе с его детьми ходить на ходулях на аллее в саду. Она не знала, что он следит за ней из окна дома. Он видел, как она падает с ходуль, снова на них забирается, хохоча во все горло и от этого снова теряя равновесие, а Тома, более ловкий в таких упражнениях, дает ей советы. И Диана старалась, смеясь; ее щеки порозовели от усилий. Сильвэн видел ее длинные ноги, торчавшие из шорт, белые носки, перекрученные вокруг щиколоток, пыльные теннисные туфли, перегнувшиеся через деревянные опоры, а крики, которые она издавала каждый раз, как была готова потерять равновесие, были криками невинной задиристой девочки, полностью поглощенной игрой, подходящей для ее возраста.

Сильвэн незаметно отошел от окна, не выдав своего присутствия. Было воскресенье, и Каролина, лишенная Фафы, кормила полдником малышей. Встревоженная пронзительными воплями старших, игравших в саду, она попросила Сильвэна пойти посмотреть, что там творится. Диана, падая, разбила коленку об острый камень, и по ноге ее текла кровь. Рана была поверхностная, но ее надо было промыть. Диана, подволакивая ногу, оперлась о его плечо, и они вернулись так в дом — Сильвэн поддерживал ее, обхватив рукой за талию, сзади шли близнецы. Он промыл ей коленку и наложил пластырь. Она ему не мешала, морщась от жгучего дезинфицирующего средства, а затем поблагодарила, голоском хорошо воспитанной девочки. Наступал вечер, и сама Каролина настояла, чтобы Сильвэн отвез ее на машине домой. Диана уверяла, что прекрасно сможет дойти пешком до авеню Сегюр, но тем не менее послушно села в машину. Она была бледна и выглядела усталой. Сидя за рулем, Сильвэн увидел, как она засунула большой палец в рот, откинула голову на спинку сиденья и закрыла глаза. Ее левая рука лежала на бедре, и Сильвэн обратил внимание на ненормально короткие ногти — изгрызенные ногти маленькой ручки с тонким младенческим браслетом на запястье.

Лежа с открытыми глазами в полумраке комнаты, освещенной луной, Сильвэн долгое время пытался уснуть. Он решил не зажигать настольную лампу и не читать, чтобы не разбудить Каролину, спавшую рядом с ним. Он попытался отогнать свои мысли от Дианы, размышляя о пунктах выступления, которое готовил для министра на конгресс, планируемый на следующей неделе в Брюсселе. Напрасный труд: Диана выплывала вновь, непотопляемая, неотвязная, между колебаний курсов европейских валют и предполагаемых сделок для сужения различий между ними; Диана вырастала надо всем этим, заполняя собой все пространство. Даже воспоминание о лодке и о маршруте, который надо проложить от Санда на Шозе до англо-нормандских островов, — этой мысленной навигации, к которой Сильвэн иногда прибегал и часто с успехом, чтобы расслабиться, когда испытывал тревогу, на этот раз не помогло. Диану не могли прогнать расчеты треугольников местоположения, поправок на снос, маневров в узких проходах между островками, предосторожностей для избежания подводных камней, рифов и мелей, не говоря уже об ориентации по вехам и бакенам. Диана выплывала из волн, отражалась в море, в небе. Она не выходила у Сильвэна из головы, вызывая память о его наслаждении, одновременно целиком и по частям — ее запах, шершавость детской кожи; он видел вену на прозрачном тонком запястье, угол колена, локтя. Полуоткрытый рот с прикушенной нижней губой; ее маленькие, высоко посаженные, дрожащие грудки, ямочку на щеке, когда она смеялась, и этот жест — машинальное, так часто повторяемое движение шеей, чтобы отбросить подальше от лица волну непослушных русых волос. Его пальцы ранили воспоминание о хрупкой талии, изгибе поясницы, маленьких округлых ягодицах, длинном веретене бедер, костистом и мягком утесе лобка, выпуклого на впалом животе с такой жесткой стенкой, что он рельефно выделялся, когда, потянувшись к нему, приподнявшись, ища его член, она находила его, захваченного и погруженного в самую глубину ее самой.

Хотя Сильвэн провел целый вечер, ни разу не подумав о ней, поглощенный счастьем нового обретения Каролины, теперь Диана больше не отпускала его и не давала спать, а ведь он никогда в жизни не страдал от бессонницы. Фосфоресцирующие стрелки будильника показывали четыре часа, и небо уже бледнело над деревьями. Сильвэн, в состоянии сильного возбуждения, почувствовал, что сходит с ума. Даже присутствия Каролины было недостаточно для изгнания дьявола из этой кровати, где зародилось мучившее его колдовство; Диана оставила там свой след. Сильвэну даже показалось, что подушка, в которую он зарылся лицом, как плачущие дети, сохранила в своих перышках лимонный запах девочки. Да, он сходил с ума. Он не только оказался несколько часов назад бессильным с женщиной, которую любил больше всего на свете, он теперь возбудился, как дикарь, всего лишь при назойливом, неотвязном воспоминании об этой Диане, которую ненавидел.

Рядом с ним «женщина, которую он любил больше всего на свете», крепко спала, обняв подушку. Сильвэн, опершись на локоть, какое-то время разглядывал красивое умиротворенное лицо Каролины, обращенное к нему и теперь различимое в свете зарождавшегося дня. Каролина спала так спокойно, так ровно дышала, едва разомкнув губы, что Сильвэн испытал к ней черную зависть, ведь она отдыхает так безмятежно, когда он так несчастен.