Отражение Беатриче - Ирина Муравьева

– Хочешь, пойдем в кино? Снег перестал.

– А где ты была? – Он рискнул и спросил.

– У Вальки ветрянка, – сказала она, – а Туська работает. Надо помочь.

– А больше нигде не была?

– А больше нигде не была, – быстро ответила она и отвернулась, чтобы он не заметил, как наполнились слезами ее глаза. – Не веришь, проверь.

Они сходили в кино и вернулись домой словно бы другими людьми. Их ровная близость куда-то исчезла, хотя они по-прежнему спали на одной кровати. Однажды он даже и взял ее утром. Почти как обычно. Она не открыла глаз и ни разу не поцеловала его, а он так волновался, что даже не понял, насколько отозвалось ее тело на его страсть, да и отозвалось ли оно хоть сколько-нибудь.

Он так ее сильно любил! Ее эти ямочки, кожу, движенья, и скрип ее пышных волос под ладонью, и то, как твердели соски в его пальцах, и запах, похожий на запах клубники, внизу живота, где особенно нежно курчавилась словно бы летняя травка, горячая, влажно согретая солнцем.

После этого он решил не трогать ее хотя бы какое-то время, не навязываться ей и не приставать. Пускай поскучает. То, что приближались государственные экзамены в консерватории и она проводила там много времени, было даже на руку им обоим. Он к чертовой матери выгнал прежнюю домработницу, которая не нравилась ей, и попросил, чтобы прислали другую. Прислали здоровую деревенскую девку, которая попала в их ведомство по большому блату, яблочно-румяную, круглую, как матрешка, при уборке она громко пела популярные эстрадные песни и делала все быстро, ловко, хотя с большим шумом, а часто и с грохотом.

Незадолго до Нового года к нему в кабинет ввалился Мишка Иванов, который, как думал Краснопевцев, давно уже отбыл обратно в Японию. Про Мишку Иванова старались не говорить вслух, и никто из тех людей, с которыми работал Краснопевцев, не верил ни одному его слову. То, что Мишка был на особом счету и подпрыгнул в своей карьере так высоко, что им никому и не снилось, было, пожалуй, единственным фактом, который ни от кого не скрывался. Впрочем, было и еще одно обстоятельство, которое в свое время открыто и горячо обсуждали в коллективе: пару лет назад стало известно, что Михаил Иванов и Герман Сергеев были посланы товарищем Сталиным в пораженные американскими бомбами Хиросиму и Нагасаки, где им было приказано взять пробы грунта с места атомного взрыва. Иванов и Сергеев прибыли в Хиросиму на три недели раньше американцев и набрали в самом центре несчастного города целый чемодан камней. Отчаянный Иванов вложил туда напоследок чью-то оторванную руку, после чего страшная эта посылка была дипломатической почтой отправлена в Москву. Туда же, вослед за камнями, вылетели и Иванов с Сергеевым. Спустя несколько недель оба героя были срочно госпитализированы: у них началась лучевая болезнь. Смирнов очень быстро скончался и, как сплетничали в министерстве, все бредил какой-то большой хризантемой. Сказались японские сказки и песни, которые смелые наши курсанты учили еще в Академии Фрунзе, готовясь работать в далекой Японии.

А Мишка Иванов не только выжил, но еще и показал остальным пример, как справиться с проклятой лучевой болезнью. И не в том дело, что ему перелили в Кремлевке восемь литров чьей-то молодой и здоровой крови, а в том, что в организме героического Иванова было обнаружено огромное количество алкоголя, который он – по собственному его сдержанному признанию – пил ежедневно, находясь в Японии. Японское виски высокого качества марки «Сантори» сослужило Иванову хорошую службу: по мнению кремлевских врачей, оно помогло вывести из его богатырского организма избыток империалистической радиации. И тут же на новых атомных субмаринах начали в обязательном порядке выдавать всем находящимся на них людям определенные порции алкоголя, который и стал называться в народе «стакан Иванова».

Никто из тех, кого знал Краснопевцев, не был уверен, сколько во всем этом правды, а сколько специально распущенных баек. Еще говорили, что у Михаила Иваныча случилась страстная любовь с женою премьер-министра Турции, уже пристаревшей, немного носатой, но с гибким, весьма замечательным телом и плоским худым животом, про который сам Мишка сказал удивленно, что это – совсем не простой, плотный бабий живот, набитый различной съедобною дрянью, а ствол молодого и свежего дерева, – настолько он свеж, чист и тверд при объятиях. Самоотверженно полюбившая иностранного разведчика турчанка помогла выкрасть из рабочего портфеля своего мужа секретные документы, содержащие планы готовящегося свержения сирийского правительства. А может быть, что и не только сирийского. Короче, завладев документами и чмокнув напоследок твердый и свежий, как ствол молодого и свежего дерева, живот бедной женщины, Иванов опять-таки вылетел тут же в Москву, а что было после с женою министра, да, честно сказать, и с беднягой министром, об этом никто не подумал.

Краснопевцев остро помнил то время, когда он ненавидел Иванова и завидовал ему: оба они были самыми блестящими выпускниками Академии имени Фрунзе и во время учебы соперничали друг с другом, но в самом конце Иванова пропустили туда, куда Краснопевцеву не было ходу. После этого об Иванове и его сокрушительной карьере Краснопевцев старался не думать. До встречи с Анной это удавалось ему большим напряжением воли и злости, но после того, как в жизни появилась она, Иванов, его успехи и близость его к товарищу Сталину перестали интересовать Краснопевцева совершенно, и поэтому сейчас, когда, слегка постучавшись, пополневший, коротко стриженный, в какой-то немыслимой, ярко-сиреневой рубашке и таком же, только слегка потемнее, галстуке, румяный и бодрый Михаил Иванов зашел к нему в кабинет и бесцеремонно уселся на краешек его заваленного важными бумагами стола, Краснопевцев дружески столкнул его и улыбнулся своею обычной спокойной улыбкой.

– Проститься пришел? Отбываешь?

– Не только за этим. – Иванов стал серьезным и испытующими, всегда недобрыми, но красивыми, в густых ресницах глазами посмотрел на Краснопевцева. – Хочу предложить тебе тоже работку. Не пыльную и интересную. Японский-то помнишь?

– А як же не помнить? Стихами могу:

Тиринуро во

Вага е тарэ дзо

Цунэ нараму

Уи но оку яма

Ке: коэтэ

Асаки юмэ мидзи

Эи мо сэдзу.

Иванов радостно расхохотался:

— Гигант ты, Сергей Краснопевцев! А я и перевод знаю:

Цветы еще благоухают,

Но уже облетели,

Кто в нашем мире, увы,

Живет вечно?

Суеты огромные горы

Сегодня же преодолев,

Не зри пустые мечты

И не пьяней от них.

Он вдруг перестал смеяться:

– Серега! Мне нужна твоя помощь в далекой Стране восходящего солнца. На парочку месяцев, может, и меньше. Если ты согласен, мы сразу же перейдем к делу. А если ты вдруг почему-то не хочешь, забудь, что я был здесь. Ну, как?

У Краснопевцева перехватило дыхание. Тот угол его сознания, в который много лет назад вросло быстрое и верное принятие решений, касающихся его работы и его безопасности, вдруг вспыхнул в мозгу, словно на него направили прожектор, но тут же – одновременно с этим прожектором – внутри его все взбунтовалось: он должен оставить ее, и надолго (он знал сроки этих «коротких» командировок!), а жить нужно так, как учила премудрость: «Суеты огромные горы сегодня же преодолев, не зри пустые мечты и не пьяней от них».