Стежки-дорожки. Литературные нравы недалекого прошлого - Геннадий Красухин

А Буртина Чаковский всё-таки уволил. Точнее, добился, чтобы он ушёл сам, хотя Виталий Александрович Сырокомский уговаривал Юру не уходить, соблазняя его местом обозревателя в отделе, чья ставка ненамного меньше ставки заведующего. Но Буртин не согласился. Он был изнурён неравной борьбой с главным редактором, который в конце концов пошёл вкатывать ему выговор за выговором, явно подготавливая почву для его законного увольнения. Три выговора в течение месяца – и тебя уже никакой профсоюз защитить не сможет. Да и не такое было тогда время, чтобы профсоюз посмел бы защитить работника от произвола администрации.

«Отвальную» (так называлось прощание с коллегами) Юра устроил у себя дома. Было грустно, пили водку и закусывали малосольными грибами, которые собрали и на наших глазах посолили две дочери Инессы Травкиной.

Травкиной было материально тяжело с дочерями, студентками, которые находились на иждивении матери, потому что, как и сейчас, студенческие стипендии были ничтожны. И хотя со времени моей учёбы в МГУ они слегка подросли, но с тех пор существенно подорожала жизнь.

Неплохой человек, Травкина напоминала мне революционную демократку второй половины девятнадцатого века: короткая стрижка, грубый голос, папироса во рту. Идеал неженственности.

Будучи человеком очень начитанным, она не признавала современных писателей, если они не печатались в «Новом мире». В этом смысле она была идолопоклонницей.

– Почему, Инесса Генриховна, вы так любите «Новый мир»? – спрашивал её Соломон Владимирович Смоляницкий (Сол, как все его звали), назначенный на место Буртина.

– А вы сможете хоть отдалённо поставить какой-нибудь другой журнал рядом с этим? – гневно блестела глазами Травкина.

– Ну, – вкусно растягивал слова Сол, – наверное, смогу. «Юность», например.

– «Юность»? – возмущалась Инесса. – Странный у вас вкус, Соломон Владимирович.

Насчёт «Юности» Травкина была, конечно, не права. А вот насчёт вкуса Смоляницкого права, но лишь наполовину. Вкус у Сола был чудовищно-странный.

Его перевели к нам из отдела искусства. Он любил театр, кино, романсы, Вертинского, – всё что угодно, но только не литературу. И это несмотря на то, что пописывал сам. Укрепившись на посту заведующего отделом современной литературы в нашей газете, он даже напечатал в каком-то периферийном журнале (кажется, в «Сибирских огнях») повесть, которую назвал «Дойдёшь до горизонта», бессильную и бесстильную. К этой повести добавил несколько таких же рассказов и выпустил книгу, которая дала ему возможность вступить в Союз писателей. Не сразу. Московская писательская секция прозы отнеслась к его книге кисло. Но у него был могучий покровитель – первый секретарь всего писательского Союза страны Георгий Мокеевич Марков.

Одно время – в середине пятидесятых – Смоляницкий был собственным корреспондентом «Литгазеты» по Сибири, а это значит, что писатели-сибиряки от него зависели. Он мог поспособствовать появлению в газете рецензии на книгу, мог вписать твоё имя в очередной обзор сибирской литературы и не пропустить тебя в перечне выступавших на том или ином собрании в Новосибирске, Красноярске, Иркутске. И неважно было, что с большей охотой он писал о сибирском искусстве, важно, что в его обязанности входило и освещать литературную жизнь Сибири, рассказывать о жизни и творчестве региональных руководителей Союза писателей СССР, одним из которых был Марков.

Конечно, Марков был слишком крупной фигурой, чтобы зависеть от Смоляницкого. Но ведь известно, что доброе слово и кошке приятно. Поэтому Марков неплохо относился к Солу, и Смоляницкий сумел сохранить это неплохое к себе отношение, когда сперва Марков переехал в Москву на работу в секретариат Союза писателей, а потом и Сол перешёл из «Литературки» в «Вечернюю Москву», откуда его взял с собой в «Литгазету» Сырокомский.

Что и говорить, контраст Смоляницкого с Буртиным был разителен. Буртин держал начальство в напряжении: мог едко отозваться на редколлегии о любом литературном вельможе. Сол искренне не понимал, почему плох Кожевников или Поповкин. На его вкус, их проза была занимательной, почти как у классиков. Начальство облегчённо вздохнуло.

А мы? А мы оказались предоставлены сами себе. Сол любил вместе со своим дружком Романом Белоусовым, автором многих биографических очерков о зарубежных писателях, уезжать обедать в Дом актёра или ресторан ЦДЛ и возвращаться к концу дня. Так что виделись мы мельком и нечасто. Разумеется, долгие его отлучки не оставались незамеченными. Рядом с его столом стоял небольшой столик с пятью или с шестью телефонами, каждый из которых был прямой связью с главным редактором, с Сырокомским, Тертеряном, Кривицким, с ответственным секретарём Горбуновым, ещё с кем-то. Телефоны непрерывно звонили. «Куда делся Смоляницкий?» – возмущённо спрашивал наш куратор Евгений Алексеевич Кривицкий. Сол появлялся чуть навеселе, пахнущий шашлыком. «Был в ЦДЛ, – говорил он Кривицкому. – Полезно общнулся с Георгием Мокеевичем». Кривицкий уважительно замолкал. Марков для нас был главным начальником.

Игорь Золотусский выторговал у Сола право приходить на работу только по крайней необходимости: скажем, идёт в номер его, Игоря, статья. В отделе появился ещё один человек – Лёня Миль, которого посадили вместе с Травкиной, но которому с Травкиной не сиделось, и он частенько посиживал у меня в кабинете, подбивая сбегать за бутылкой и плавлеными сырками.

Вот так однажды мы с ним потихоньку выпивали и отламывали кусочки от сырков, забрасывая их в рот, когда послышался шум и плач в коридоре. Мы спрятали водку и пошли выяснять, что случилось. Оказалось, что у Инессы Генриховны украли кошелёк с деньгами. В этот день давали зарплату. Травкина сунула её в кошелёк, положила его в сумку и отлучилась из комнаты, не заперев дверь и не взяв с собой ключ. Что делать? Сол на этот раз оказался в редакции. Он побежал к Сырокомскому и пришёл от него, радостно улыбаясь. «Идите в кассу, – сказал он Травкиной. – Сырокомский подписал приказ о премировании вас двухнедельным окладом и позвонил в бухгалтерию, чтобы вам его сейчас же и выдали». Счастливая Травкина побежала в кассу. А мы с Лёней, перекусив в редакционном буфете, отправились ко мне допивать и доедать сырки.

Но часа через полтора шум и плач повторились. «Неужели ещё кого-то обокрали?» – удивился Лёня. Выяснилось, что да, обокрали. Но не кого-то, а снова Травкину. На этот раз она взяла небольшую сумму из полученных денег, остальные положила в сумку и отправилась в буфет. А, вернувшись, обнаружила, что снова не заперла дверь.

– Ну, это цирк какой-то! – возмущённо сказал Смоляницкому Сырокомский. – Что за раззява!

О новой премии смешно было думать. Поэтому мы сбросились понемногу. Не двухнедельный оклад, конечно, но хоть что-то. Травкина утёрла слёзы.

Для чего-то вызвали милицию, которая начала было осматривать замок, узнала, что дверь и не запирали, и махнула рукой: «Что мы можем сделать? Устроить повальный обыск, никого не выпуская из здания? И что мы найдём, если не списаны номера ассигнаций?»

Очень было жалко сильно нуждающуюся Травкину: вот уж кому не повезло, так не повезло!