Морзист - Ирина Камнева

Последнее слово переросло в визг, когда Мирон вдруг на четвереньках пополз к Насте через всех нас.

– Эй, эй, эй! – крикнул я, видя, как напряглись мышцы лица и шеи Мирона, а изо рта словно полилась пена, как у собаки: он был не в себе.

Всем телом, опершись о преграду из моих ног: «Не мешай», – Мирон рывком переполз через них и оказался совсем близко к Насте.

– Отстань! – заверещала Настя, приготовившись отбивать бывшего ногами. – Да отвали от меня! Не подходи!

– Иван Степаныч! – толкнул я журналиста, понимая, что до Мирона сам уже не достану, но его недодядя продолжал жаться к стене и ничего не делать.

Было страшно представить, из-за чего Мирон с Настей разругались с самого начала, но сейчас парня, казалось, охватила просто нечеловеческая ярость, и только ли из-за того, что Настя продолжала истерить?

– Слышь, Мирон! Успокойся, э! – пробасил Мишка, пытаясь загородить Настю, которая верещала наперебой с ним:

– Прости! Прости! Прости, Мирон!

– Я что должен сделать, а? Что? Руки тебе оторвать с наручниками, чтобы ты здесь не осталась, а?! – продолжал злиться Мирон. Его голос дрожал, перескакивая то на смех, то на змеиное шипение. – Куда дела свою записку, куда?!

Не было ее!

Все это время я жал на кнопки наручников и торопливо постукивал по ним, как мог: «Ну, давайте! Ну же!» Однажды мне удалось таким способом починить калькулятор, который грохнулся на бетонный пол в школьном коридоре и уже, казалось, вырубился с концами.

– Твою мать, – прошипел я и со всей силой ударил наручниками об пол рядом с собой, и тут случилось чудо.

Настин визг на секунду оборвался, и через широкую спину Мирона я увидел, как девушка обхватила руками свою щеку и вжалась в стену.

– Заткнулась? – прошипел Мирон, пытаясь ударить ее повторно.

– Хватит! – сдавленно пищала Настя. – Хватит, пожалуйста.

Девяносто, семьдесят семь… Четыре, семь…

Я не смотрел на них, вбивал цифры. Больше всего я сейчас надеялся, что Семен Семеныч – это семьдесят семь, а не дата рождения моего деда. Вдруг я услышал скрежет внутри наручников, и железные клешни приоткрылись. Да ладно? Угадал с первого раза!

Не думая ни о чем, я стянул оковы с рук и бросился на спину Мирона, оттягивая его на себя. Мирон от неожиданности даже не сопротивлялся.

– Ты че? – развернулся он и с ошарашенным видом уставился на меня, но, придя в себя, одним рывком прижал меня к стене.

Я ударился головой, прямо окровавленным затылком, и на секунду в глазах потемнело.

Я отвернулся от Мирона и встретился взглядом с Машкой: она внимательно смотрела на меня с приоткрытым ртом. «Не ожидала, да?» – подумал я.

– Вы же все сейчас друг друга переубиваете! – нервно простонал Степаныч, обхватив колени.

Он уже успел стянуть наручники, но продолжал упорно сидеть на месте и абсолютно ничего не делать. Вот урод. Да я в жизни таких децелов не видел!

– О, дядя! – рассмеялся Мирон и отпустил меня, заговорив спокойнее: – А я уж хотел тебя похвалить. Думал, ты за меня, а теперь и ты мешать будешь?

Я посмотрел на Настю, и она тут же опустила глаза. Стало жарко и душно, в воздухе витал запах пота вперемешку с поднявшейся пылью: в свете фонарика сейчас можно было разглядеть каждую крохотную частичку, которая то оседала, то вновь поднималась в воздух. Тесно. Слишком тесно.

– Успокойся ты! – напористо проговорил Миша, и его наручники вдруг щелкнули. – Ты Настю чуть не убил. – Он медленно приподнялся, потирая запястья и с довольным видом тряся кулаками. – Маленькая уточка мужиком оказалась…

– Да я спокоен, – осекся Мирон и отполз обратно на «свое» место. – А ты бы не лез, это наше с Настей дело.

– А ты мне указывать собрался?!

– Да хватит! – крикнула Настя, и все замолчали. Она больше не рыдала. – Давайте, валите отсюда. Что смотрите? Найдите, чем мне наручники разжать, только быстрее! И пусть со мной кто-нибудь останется. Я не буду одна сидеть, еще и в темноте…

– Да что ты? – ухмыльнулся Мирон и глянул на фонарик в руках Машки. – Зачем нам кого-то с тобой оставлять? Мы все вместе быстрее найдем. Посидишь, не сдохнешь. За мной, ребят!

Мирон вдруг выхватил фонарик из рук Машки, повесил к себе на шею и пополз влево по вентиляционному каналу.

Мы ползли друг за другом по вентиляционным лабиринтам, стараясь двигаться как можно тише. Хотя это у нас плохо получалось: топот колен и ладоней, особенно Мишкиных сзади меня, казалось, можно было за километр услышать. Движением руководил Мирон, подсвечивая себе путь фонариком.

– Человеческая многоножка, – хмыкнул Мишка сзади меня.

– Мих, ты это… – начал я.

– Че?

– Да ты как мем.

– Типа смешной?

– Типа сначала смешной, а потом бесишь, – отрезал я, чувствуя, как меня начинает раздражать абсолютно все: начиная от пыли, которая летела в нос и глаза, и заканчивая всем этим дерьмом, в которое мы по уши влипли.

– Так я обстановку разрядить, – промямлил Мишка. – О, песню вспомнил: я хочу, че-то там, ля-ля, на мой стиль собачки! В-о-у-у! У-у-у!

– Это у тебя нервное, – ответил я. – Когда я экзамен по матану писал, мне тоже ржать хотелось само по себе.

Мирон усмехнулся и пробубнил себе под нос что-то вроде «дебил».

– Слышь! – протянул я.

– Так это, мы ж все вместе, – начал Мишка. – Вот если бы я один был, то уже бы давно пересрался, а так-то… Я, может, последним минутам жизни радуюсь. – Он кашлянул и замолчал.

– А мне всегда хотелось по вентиляции полазить, – сказала Машка дрожащим голосом.

– Ме-ечты сбыва-аются-я… – тихо пропел Мишка.

– А я всегда мечтал не сдохнуть в шестнадцать, – ответил я, перебив Мишку.

– И не сбыва-аются-я… – допел он и вновь неловко кашлянул. Понимал, наверное, что всех от него уже тошнит. По крайней мере, меня.

– Ну, я в смысле, что прикольно было бы по вентиляции в магазе или там в школе полазить, – сказала Машка.

– И зачем? – спросил я.

– Ну, не знаю. Подглядывать за всеми, подслушивать, как в фильмах…

– Ага, а потом такая высунешь голову, и «ку-ку ёпта!», – усмехнулся Мишка.

Вдруг откуда-то сзади донесся голос Степаныча, но крикнул он так тихо, что было невозможно ничего разобрать.

– Стойте! – скомандовал Мирон, и мы замерли, прислушиваясь. – Че это? Показалось?

– Степаныч вроде, – ответил я, пытаясь услышать хоть что-то кроме тяжелого Мишкиного дыхания. – Слышь, ты не дыши так, а!