Порочная страсть - Колин Маккалоу

Через несколько мгновений она опустила глаза и продолжила путь, но шла не как обычно – легко и стремительно, а медленно и неспешно. Приятно было отдохнуть от повседневной рутины в обществе молчаливого спутника, и Онор Лангтри наслаждалась каждой минутой свободы. Беспокоиться о том, как себя чувствует Майкл, не было надобности, и наконец-то она могла сбросить напряжение, притвориться, будто он просто случайный попутчик.

Только вот слишком уж скоро впереди, за углом заброшенного строения, показался барак «Икс», и у входа, явно поджидая их, стоял Нил. Сестра Лангтри почувствовала легкое раздражение: она что, ребенок, которому впервые позволил вернуться домой из школы без взрослых, а он встревоженный родитель.

После обеда Майкл снова отправился на пляж, на этот раз с Нилом, Мэтом и Бенедиктом. Наггет отказался идти, а Люса отыскать не удалось.

Его поразило, с какой уверенностью двигался Мэт. Временами Нил едва заметно касался его локтя или плеча, и этого было достаточно, чтобы слепой выбрал верное направление. Майкл наблюдал и учился, чтобы в отсутствие Нила его заменить и не сплоховать. В бане Наггет, из которого медицинские термины сыпались как из рога изобилия, попытался убедить его, что Мэт вовсе не слепой, зрение у него в полном порядке, но Майкл ему не поверил: человек, притворяющийся слепым, ходил бы ощупью, спотыкался – словом, ломал комедию, а Мэт держался с достоинством и стремился приуменьшить, скрыть свой изъян; его внутреннее «я» чуждалось притворства.

На песчаном берегу расположились человек пятьдесят, хотя места хватило бы и для тысячи, и даже тогда пляж не казался бы переполненным. Все были без одежды, и у многих тела покрывали шрамы. Поскольку пляжем пользовался и младший командный состав, и выздоравливающие после малярии и других тропических болезней, трое здоровых с виду мужчин из барака «Икс» не слишком выделялись, не казались посторонними, однако Майкл заметил, что все здесь предпочитают сбиваться в кучки и общаются в основном с соседями по бараку: нейрохирургия, пластическая хирургия, ортопедия, грудная и брюшная хирургия, ожоговый блок, отделение внутренних болезней – все держались порознь. Медики тоже держались особняком.

«Психи» из барака «Икс» устроились на песке подальше от других компаний, сбросили одежду и поплавали часок в прогретой солнцем, нисколько не бодрящей воде, теплой, как в ванночке для младенца, потом раскинулись на берегу, чтобы обсохнуть. Крупицы рутилового[11] песка посверкивали на влажной коже словно крошечные золотые блестки. Майкл сел, свернул папиросу и передал Мэту. Нил скупо улыбнулся, но ничего не сказал, а ловкие руки новичка уже скручивали вторую папиросу.

«Приятная перемена после лагеря», – думал Майкл, глядя на океан. Его прищуренные от солнца глаза рассеянно наблюдали за струйкой голубоватого папиросного дыма, который на мгновение зависал в воздухе, прежде чем развеяться и исчезнуть от легкого дуновения ветра. Как хорошо, что его новое окружение оказалось куда более сплоченным, да и заправляла здесь всем женщина, прямо как в семьях. Видеть рядом с собой эту милую даму было очень приятно. Сестра Лангтри оказалась первой женщиной, с которой ему довелось поговорить за последние шесть лет. На войне забываешь, что есть женщины, их походку, их запах. Ощущение семьи, которое он испытал в бараке «Икс», исходило именно от нее, сестрицы Онор, о которой никто в отделении, даже Люс, не говорил развязно или неуважительно. Что ж, она и правда была истинной леди, даже больше, чем леди. Женщины, все достоинства которых сводились к хорошим манерам и более тонкому воспитанию, чем у многих других, никогда его не интересовали. В сестре Лангтри его в первую очередь привлекли качества, присущие ему самому, да и большинству представителей сильного пола: она смело высказывала свое мнение и не боялась противоречить мужчинам потому лишь, что они мужчины.

Поначалу сестра немного раздражала Майкла, но у него хватило честности признать, что виноват в этом скорее он сам. Почему женщина не может носить офицерское звание, занимать высокое положение и пользоваться властью, если прекрасно с этим справляется? А она не только справлялась, но и ухитрялась оставаться женственной и вдобавок очень милой. Не прибегая к хитростям и уловкам, она, вне всякого сомнения, удерживала вместе это пестрое сборище мужчин, и они любили ее, любили по-настоящему, а значит, видели в ней женщину и тайно ее желали. Сначала Майкл ни о чем таком не помышлял, но хватило всего одного дня да двух разговоров наедине с сестрой Лангтри, чтобы это чувство пробудилось и в нем. Нет, ему не хотелось наброситься на нее, повалить на кровать, овладеть ею, он рисовал себе иные, более приятные картины: нежное неспешное узнавание, разгадывание тайны ее губ, шеи, плеч, ног… Когда единственное доступное удовольствие – унылое, сопровождавшееся чувством вины рукоблудие, мужчина в тебе выключается, словно заглушенный мотор, но когда целыми днями видишь перед собой женщину, в теле вновь начинают бродить жизненные соки, а голову кружат, порождая несбыточные фантазии, запретные мысли. Сестра Лангтри не красотка с открытки на стене, а настоящая женщина. Впрочем, для Майкла она оставалась недостижимой мечтой, и дело было не в войне, не в отсутствии женщин. Дочь богатого землевладельца, «белая кость», она принадлежала к другому кругу, и если бы не война, круто изменившая течение его жизни, Майкл никогда бы не встретил такую девушку.

Бедняга Колин: он, наверное, возненавидел бы ее, – хотя и не так, как Люс: тот и ненавидел, и любил, и желал ее. Люс мог, не сознавая этого, обманывать себя, притворяться, будто его чувство к ней – ненависть, потому что сестра Лангтри не отвечала ему взаимностью. Колин был другим, и в этом заключалась его беда. Майкл взял его под свое крыло вскоре после того, как записался в армию добровольцем, и с тех пор они держались вместе, шли в одной упряжке. Колин был одним из тех, кого вечно клюют, даже толком не понимая, отчего он так раздражает. Его задирали из желания сорвать на ком-нибудь зло: так взбрыкивают лошади, когда им досаждают мухи, – а Майкл вечно его защищал, как было с другими безответными горемыками. Худой, по-девичьи хрупкий и, пожалуй, слишком смазливый, в бою Колин сражался как дьявол, а в быту ему мешала внешность и внутренний разлад, как, возможно, и Бенедикту.

Присыпав песком окурок папиросы, Майкл окинул задумчивым взглядом тонкую узкоплечую фигуру Бена. Этого парня тоже изнуряло вечное недовольство собой, самокопание, внутренний бунт. Те же демоны терзали Колина. Майкл мог бы поспорить на любые деньги, что и Бен показал отчаянную храбрость на поле боя, что он из тех, кто кажется воплощением кротости и смирения, пока их не захватила эйфория битвы: тогда они, подобно античным героям, бесстрашно бросаются в самое пекло. Из мужчин, которым многое нужно себе доказать, обычно выходят отважные солдаты, настоящие черти, особенно когда к душевному надлому добавляется клубок проблем.

Вначале Майкл жалел Колина, в нем взыграл инстинкт защитника, но шли дни, недели, месяцы, одна страна сменялась другой, и странная симпатия, связавшая этих двух мужчин, переросла в дружбу. Они сражались плечом к плечу и отлично уживались в лагере, а в увольнении ни тот ни другой не стремились пуститься в разгул, напиться до бесчувствия или завалиться в бордель, поэтому у них вошло в привычку все время держаться вместе, это казалось естественным.