Важен каждый - Анар Ертулевна Мешимбаева

меня поездом через пол-России — это может занять 2–3 месяца — или самолетом. Тетя Алена ворчит, что надо было собраться заранее, у самой уже текут слезы. За полгода люди привыкают друг к другу.

Дверь с грохотом открывается.

— На выход.

Я стою посреди комнаты.

— Желаю всем скорого освобождения.

Я не люблю обниматься.

— Зато любим мы, — Тоня обхватывает меня и целует.

Следующая — тетя Алена, другие. Дежурная торопит. Двое помогают вынести сумки. Старшая по кухне Наташа обнимает в коридоре:

— Прости меня, если что.

Я обнимаю ее:

— И тебе скорейшего освобождения.

Дежурная улыбается. Вообще служители тюрьмы любят, когда сокамерники живут дружно, не дерутся и не ломятся в железные двери. Потому что бывает по-разному.

Спускаюсь на первый этаж. Полный досмотр. Все-таки отправляют за границу.

Большой автозак. Шофер и двое мужчин, конвоиры. Везут меня одну.

Конвоиры переговариваются между собой:

— Вчера тоже был спецэтап. Террориста этапировали.

— Куда мы едем? — спрашиваю я.

— В аэропорт.

Я вздыхаю с облегчением.

— Президентский самолет, — шутит один из конвоиров.

Подъезжаем к аэропорту Домодедово. В машину поднимается мужчина в гражданской одежде, казах. Смешанные чувства. С одной стороны, этот человек родной, потому что с Родины. С другой стороны — это конвой с наручниками.

— Мешимбаева Анар Ертулевна?

— Да.

Голос немного взволнованный:

— Готовы лететь на Родину?

— Вынуждена, — спокойно отвечаю я.

— Все в порядке? — спрашивает российский конвой.

— Да, — отвечает казахстанский.

Выносят мои сумки. Я спускаюсь по железным узким ступенькам. Ночь. Аэропорт сверкает электрическими огнями и стеклом.

— Двое сзади, двое спереди, — отдает распоряжение конвой.

Моя рука пристегнута наручниками к руке одного из конвоиров. Мы быстро продвигаемся по улице, заходим внутрь аэропорта. Видимо, маршрут специально выбран так, чтобы встретить минимум людей. Люди есть, но вдалеке.

После полугода тюрьмы, яркий аэропорт кажется мне дворцом. Подходим к паспортному контролю. Российский конвой отдает честь и уходит. Это какой-то особый пост паспортного контроля, потому что вокруг никого нет. Мы вдвоем подходим к стойке. Пограничница за стойкой говорит:

— По одному.

— Мы вместе, — говорю я.

Она не понимает. Конвой приподнимает руку с наручниками. Вопросов больше нет. Нас быстро отпускают. Конвой отстегивает наручники. Мы садимся возле нашего выхода на посадку.

Я отпрашиваюсь в туалет. Мне разрешают. Туалет рядом.

Возвращаюсь.

— Хотите пить?

— Да.

Мне покупают маленькую бутылку воды.

— Спасибо.

Сидим. Ощущение необычное. Я много летала в своей жизни. Но после трех лет нахождения в международном розыске и шести месяцев в тюрьме аэропорт ощущается, как другая жизнь.

Неожиданно объявляют в громкоговоритель: «Пассажирка Мешимбаева, пройдите на посадку». Повторяют два раза. Конвой быстро ведет меня к выходу в самолет. В самолет мы заходим первыми, в первый ряд. Я сажусь возле окна. Конвой сокрушается:

— Должны были без шума, получилось, наоборот.

Но, видимо, никто из пассажиров рейса на Астану не обратил внимания на «особенного» пассажира. Или сделали вид, что не услышали и не увидели. Это из серии: «Меньше знаешь, крепче спишь…».

Питание на борту самолета стандартное — салат, рис с курицей в контейнере, чай, кекс. Но после полугода тюремного питания, я съедаю все это с удовольствием.

Прилетели в пять утра. Все пассажиры вышли. Мы последние.

Конвой пристегивает наручники, такой порядок. Мы еще не сделали шаг из самолета, и что я вижу — молодой мужчина с очень серьезным видом с большой камерой!

Конвой говорит шепотом:

— Было указание никому не сообщать. Это не наши.

Не знаю, кто сообщил, но чувство было очень неприятное. Репортер мелкими перебежками двигался впереди нас и залез после меня в автозак, где я сидела уже за решетчатой дверью. В этот момент, когда он снимал меня в автозаке, мне так и хотелось помахать в камеру. Не оттого, что мне было весело, а чтобы расстроить его. У него было напряжено-скорбное выражение лица. Видимо, он и от меня ожидал таких же эмоций. Но я уже устала от потрясений, мне было не до оператора с его камерой. Мне только хотелось, чтобы он побыстрее убрался из автозака, и мы поехали. Хотя куда мы поедем, я не знала.

Часть 4. Суд

Астана

Раннее утро. Полный досмотр.

— Меня уже досмотрели в Москве.

— Мы обязаны.

Отводят в карантин. Здесь карантин — маленькая камера на два человека. Нижняя полка занята. Возле нар стоят очень маленького размера туфельки красного цвета. Я поневоле улыбаюсь, уже привыкла, что в таких местах вся одежда должна быть темного цвета.

Я с трудом забираюсь на вторую полку и засыпаю.

Просыпаюсь от того, что в окошко железной двери подают завтрак, и снова засыпаю. Просыпаюсь через несколько часов, слезаю со второго яруса. На первом этаже нар сидит маленькая смуглолицая женщина в красных туфельках. На железном столике стоит чудесный, по сравнению с московским, завтрак — белый хлеб, масло и яйцо. И чай в неизменной алюминиевой кружке.

Я еще не знаю, как зовут мою соседку, и не могу спросить, потому что она сразу начинает быстро и много говорить. Она прибыла вчера днем, лицо заплаканное, одежда явно не тюремная. Из ее быстрой речи выясняется, что вчера они с мужем ехали на свадьбу, и ее сняли с поезда. Теперь понятно, почему такая одежда.

Я три с половиной года не была в Казахстане, последние полгода не смотрела казахстанские новости. Поэтому я в принципе не могу знать, что передо мной — последний громкий скандал.

Надо умыться. Выясняется, что в тюрьме нет горячей воды.

— Как нет горячей воды? — удивляюсь я, разговаривая с дежурным по карантину. — Как это возможно? К вам попадают разные люди с разными болезнями. Вы должны их отмывать горячей водой!

— Здесь никогда не было горячей воды, — удивляется моему удивлению работник тюрьмы.

Я начинаю понимать, что для них это нормально — отсутствие горячей воды. Баня раз в неделю. Даже адвокаты подстраивают свои визиты, чтобы не мешать банному процессу. «Баня — это святое», — слышала я потом не раз. Так же, как и «Сон для осужденного — это святое». Последняя поговорка появилась по той причине, что в тюрьме и на зоне могут поднять и отправить куда-нибудь в любое время суток.

Нас отводят в душ. Оказалось, что один раз в неделю горячая вода где-то все-таки есть. Я делюсь моющими средствами с соседкой. У нее с собой ничего нет — арест был неожиданный. Мы моемся тщательно — неизвестно, когда будет следующий раз.

Дежурный по коридору спрашивает, хотим ли мы на прогулку. Обычно это происходит так: он идет вдоль длинного тюремного коридора,