Правила игры без правил - Эдуард Геворкян

Появилась старушка.

— Ты кто, мальчик? — спросила она.

— Здравствуйте, — ответил Аршак. — У вас соли не найдется? Я ваш сосед, — он ткнул пальцем в щель, откуда волнами шел голос тети Зины, — то есть не сосед, а почти сосед.

— Ну заходи, почти сосед, — улыбнулась старушка. — Где-то соль у нас оставалась.

В прихожей вдоль стены громоздились ящики, на полу в комнате лежали тюки, узлы, пустые книжные полки стояли торцом у двери.

— Переезжаем, — объяснил хозяин, заметив удивленный взгляд неожиданного гостя. — Так что теперь у вас новые соседи будут.

Старушка вынесла банку с солью.

— Спасибо. — Аршак прижал банку к груди и попятился к двери, но споткнулся о небольшой полуоткрытый ящик и опрокинул его.

Аршак извинился, присел, поставил банку на пол и принялся ссыпать обратно мелкий хлам: какие-то ржавые пружинки, разнокалиберные винты, болты, шурупы, разбитые очки, пустые баночки, пробки, камешки, стеклянные шарики…

— Вот что, — сказала старушка, — раз ты рассыпал, то не сочти за труд выбросить этот ящик.

— Сейчас, — кивнул Аршак. — Только вот соль отнесу.

Тетя Зина не заметила его рейда. Дядя, увидев банку с

солью, обрадовался, ткнул в нее пальцем и хотел было что- то сказать, но тетя уже забыла про соль и втолковывала ему о прокладках в кране, капающем душе и иных сантехнических мелочах. Аршак послушал-послушал и пошел к соседям.

Оттащив ящик к мусоропроводу, вернулся и спросил, чем еще помочь. Отвинтил по просьбе хозяина литые бронзовые ручки и напоследок вынес еще один картонный ящик.

— Впрочем, — сказал, провожая его, хозяин, — пошарь, там много всяких штук. Мне ни к чему, а выбрасывать жалко.

— Это ты из Колиного чемодана? — всплеснула руками старушка.

— У меня сын геологом был. — Старик перестал улыбаться и легонько похлопал Аршака по плечу. — Отовсюду таскал старые штучки, набрал целый чемодан. Ему теперь ничего не надо, а нам тем более.

— Он… умер? — осторожно спросил Аршак.

— Почти. Спился, пропал.

— Вот именно этого мне сейчас не хватало, — сказала наконец тетя Зина, когда прошла ее немота. Онемела она в тот момент, когда в комнату ввалился Аршак с ящиком, водрузил означенный ящик на стол и вывалил неуместные, на ее взгляд, предметы. Но когда дядя потянулся к трухлявому кожаному футляру и вытянул из него старинный плоский фотоаппарат, дар речи вернулся.

Тетя немного покричала, пару раз рыкнула на дремавшего у телевизора Михаила и ушла на кухню.

— А это, интересно, что? — спросил Аршак, вытаскивая два овальных стеклышка, скрепленных пружинкой.

— Это, видишь ли, пенсне. — Дядя повертел стеклышки, отложил в сторону, запустил руку в ящик и вытащил длинный кованый- гвоздь. — Какая прелесть! Явно позапрошлый век! Так ты говоришь, они уезжают?

— Завтра утром машина придет.

— Да-а… Наверно, хорошие люди. Жаль, так и не познакомились. Красота!

Последнее замечание дяди относилось не к переезду соседей, а к плоской лакированной шкатулке со сбитыми петлями и исцарапанной крышкой.

Вскоре на столе выросла гора разнообразных и абсолютно бесполезных предметов. Фотоаппарат оказался марки «Цейс-блокнот», заряжаемый специальной фотопластинкой. Проржавевший насквозь гвоздь рассыпался на куски, к большому огорчению дяди. В шкатулке тоже нашлись забавные безделушки. Мраморный слоник с отбитым носом был немедленно водружен на телевизор. В потускневшей фольге оказался кусок толстого мутного стекла. Но самой замечательной находкой явилась перламутровая штука, похожая на ручку от зонта. Толстый стержень с выложенными по меди переливающимися пластинками неожиданно брызнул во все стороны разноцветными лучами.

Дядя, вертевший в пальцах стекляшку, снова завернул ее в фольгу и, не отрывая глаз от ручки, бросил сверток в общую кучу.

— Ну-ка, ну-ка… — Он потянулся к ручке, и Аршак с большой неохотой отдал ее.

Миша открыл глаза, поднялся с кресла и подошел к ним.

— Ого! — удивился он. — А я-то думаю, с чего это наша маманька развопилась?

Не отвечая, дядя с удовольствием разглядывал перламутровую ручку, так и этак вертел ее под лампой — по стенам и мебели запрыгали радужные пятна.

— Хороший старый перламутр, — констатировал дядя. — Как играет, а? Я к своему зонтику приделаю.

Аршак выпятил нижнюю губу, но ничего не сказал. Дядина идея ему не понравилась, он сам не отказался бы от ручки. К зонту приделывать — глупости! Можно повесить на шнурок — и на шею. В классе от такой штуки все заторчат!

Дядя все крутил ручку. Потом задумался.

— Странно. — Он покачал головой. — Ты заметил, узор на пластинках меняется. Вот, смотри!

Действительно, переливающиеся пятна не оставались на месте. Медленно, словно придавленные стеклом светящиеся капли, они меняли очертания, сливались, расползались…

Медная нашлепка, слабо скрипнув, крутанулась. Трубка оказалась пустотелой. Дядя провел по внутренней стенке пальцем, но ничего не нащупал. Запачкался зеленым — и все.

— Забавно, забавно, — бормотал дядя» шаря по карманам.

Очки нашлись на столе.

— Если сейчас же не очистите мне стол, то ужина не будет! — Голос тети Зины заставил всех вздрогнуть.

Дядя сунул ручку в карман домашней куртки, а остальное барахло сгреб в ящик. Ящик они с племянником быстро запихали под нары, подмигнули друг другу и пошли мыть руки.

К чаю тетя Зина подобрела и расщедрилась на банку сгущенки. Аршак снова спросил про Клару. Миша хмыкнул, а дядя, скосив глаза, пробормотал что-то про сольфеджио. Тетя каменно молчала.

— Она вам привет передавала, — сказал Аршак.

— Спасибо, — только и ответил дядя.

Тут тетя заговорила о воспитании и говорила долго. В итоге дядя пошел спать на нары, а Миша переместился на раскладушку.

А когда все заснули, Аршаку приснился сон.

Не то сумерки, не то уже ночь, а он будто едет в троллейбусе один и смотрит в окно: какие-то пустыри, строения, на горизонте дома, кое-где светятся окна.

Троллейбус разворачивается и замедляет ход. На обочине стоит большая машина с цистерной сзади. Время от времени под ней вспыхивает пламя, и тогда неровный дымный огонь высвечивает рабочих с отбойными молотками.

Куча земли, разбитые ящики, ведро с мазутом стоит на углях, а рядом ходит большая черная птица на удивительно коротких ногах. Снова вспыхивает пламя, и теперь видно, что ноги у нее все же длинны, но изогнуты, искривлены, а суставы задраны выше тела. Несчастная птица еле ковыляет, царапая лапами свежевырытую землю. Она поднимает голову, и он слышит тихий долгий писк. Незнакомое чувство, словно обида пополам с усталостью, наполняет его. Это печаль…