Эсэсовский легион Гитлера. Откровения с петлей на шее - Леон Дегрелль

В тенистых оврагах, отходящих от маленьких долин, все еще лежал снег, но небо было голубым, крылья ветряных мельниц вращались, и мы жевали лепестки цветов вишни. Противник бежал.

Мы подошли к лесам.

Вдоль тропинок гнили многочисленные трупы. На окраине леса разыгралась жестокая битва, противник упорно оборонял его. Трупы монголов и татар валялись повсюду, наполовину разложившиеся, демонстрируя желтые внутренности. Мы поспешили дальше и остановились в брошенном советском лагере.

Лагерь, тщательно замаскированный под деревьями, состоял из конических хижин, подобных лапландским. Вход в эти жилища был очень низким. Внутри красные спали под грудами палых листьев. Вероятно, для них зима была не столь жестокой, как для нас в наших дырявых избах с окнами, разбитыми близкими разрывами. Стойла для лошадей были такими же примитивными. В общем, это было всего лишь стойбище дикого сибирского племени, которое лучше нас знало, как пережить ужасную зиму.

Война в России была сражением между цивилизацией и дикостью. Варвары могли спать где угодно и есть что угодно. Цивилизованный человек был связан своими привычками, своей любовью к комфорту. Кучи листьев достаточно для татарина, самоеда или монгола. Но мы были другими, мы не могли обойтись без зубной щетки, но чтобы доставить ее, требовались два месяца.

Переусложненные обычаи и лишний багаж цивилизации неизбежно становились жертвами. А человек в куче листьев, проделав путь в тысячу километров, переиграл с помощью жестокости утонченного человека и завершил свой победный марш под победной колесницей на Унтер ден Линден.

* * *

Мы поставили свои маленькие зеленые палатки в лесу, где не так много трупов.

Погода снова стала холодной и дождливой. Мы тряслись под промокшим брезентом.

Война превратила лес в настоящие джунгли. Множество лошадей, сбежавших от опасностей битвы, вернулись к дикой жизни. Они сбежали от людей и стойл в густые тени леса.

Мы караулили их на берегах черных прудов. Наши люди превратились в ковбоев и начали тренироваться в метании лассо. А спустя некоторое время они вернулись, волоча за собой на арканах лошадей.

Иногда удавалось поймать кобылу. Из своих палаток мы могли видеть трепетание листвы. Это был прелестный жеребенок, может быть, всего восьми дней от роду, который искал свою мать, хотя еще не слишком уверенно стоял на тонких ножках.

Мы приютили нескольких лошадей. Мы их никогда не привязывали. Они бегали и прыгали вдоль нашей колонны, весело мотая головами и радостно фыркая. Когда мы останавливались, жеребята подбегали к матерям, совали голову под брюхо и жадно сосали, затем беззаботно оглядывались, облизывались, как бы говоря: «Это чертовски вкусно!»

Но работа ковбоя была опасной. Наш лес все еще кишел советскими солдатами, прятавшимися в чаще. Они видели наши верховые упражнения и устраивали засады возле прудов. Несколько человек были убиты и ранены, и мы были вынуждены отказаться от этого развлечения — приручения диких лошадей.

* * *

Нашей работой было приручение русских.

Однажды ночью начался очередной марш по меловой дороге, пустынной и пыльной. Зло подбиралось все ближе. Большевистские дивизии, загнанные в Полтаву, начали отходить на восток, огрызаясь. Они впустую бились о железную стену, поставленную вермахтом.

Германское командование опасалось попытки отчаянного прорыва на Изюм и приказало нам занять позицию поперек предполагаемого пути отхода русских. Нам передали грузовики, чтобы мы могли побыстрее добраться до указанного места.

Однако советские войска находились в прочном кольце. Отдельные солдаты пытались выскользнуть из него и гибли. Дивизии маршала Тимошенко исчезали одна за другой.

Против нас находились две казачьи дивизии. Казаки любили своих верховых лошадей, с горячими глазами, наполовину диких, с тревожно раздувающимися ноздрями, которые ловили степные запахи. Казаки не хотели, чтобы их лошади стали добычей завоевателей, поэтому они загнали их в маленькую долину и убивали там тысячами. Потом мы насчитали более 12 000 лошадиных трупов, лежащих один на другом.

Казаки вернулись одни.

Вонь 12 000 гниющих трупов была столь ужасной, что нам пришлось обходить это место по большой дуге.

* * *

Битва закончилась.

Крестьяне вернулись на поля, прекрасные черные теплые поля. Они сеяли кукурузу, укладывая в землю каждое зернышко руками. Иногда они останавливались и хором затягивали протяжные, печальные песни.

Этой весной мы оценили все убожество России.

Мы согнали последних русских беженцев из их гнезд, а потом однажды вечером в сильную грозу вышли на лесистые берега Донца.

Русские грозы просто чудовищны.

В мае и июне стояла страшная жара. Вся страна изнывала от зноя. Но через три дня небеса разверзлись, хлынул ливень, и буквально за четверть часа поля и дороги превратились в черное месиво.

Большое наступление нельзя начинать в такое время. В июле, августе и сентябре грозы случаются реже, примерно один раз в три недели. В это время можно наступать, хотя имеется риск, что придется остановиться, чтобы переждать ливень.

Битва за Харьков в мае 1942 года была скоротечной. Противник был отброшен назад в долину Донца, от Харькова до Изюма. Новая линия фронта простояла до сухих месяцев.

Мы выдвинулись к реке в конце мая. Там мы провели ночь, чистясь от дорожной грязи, и готовились переправиться на холмы на правом берегу реки. Наша часть стояла в залитом водой лесу. Ни одна повозка с боеприпасами не могла к нам пробиться, копыта животных оказались замурованы в подсохшей грязи.

Примерно в 01.00 мы выбрались на вершину холмов. Отсюда нам предстояло вернуться обратно на берега Донца. Чтобы выйти на свои позиции, каждой роте предстояло пройти через лес по тропинке, которая вилась и петляла три километра. Никто ничего не видел. Мы шли вдоль протянутого телефонного провода, так сказать, нити Ариадны, за которую следовало держаться, если ты дорожишь жизнью.

* * *

Наши позиции шли на семь километров вниз по реке от города Изюм, мы видели, как его золоченые купола сверкают у подножия высоких белых утесов.

Левый фланг наших позиций был замаскирован на поросших лесом очень крутых холмах, которые пересекали просеки шириной 50 метров. Днем пересечь эти открытые пространства, которые красные простреливали вдоль и поперек, было невозможно.

Наши «лисьи норы» спускались к серо-зеленой реке, которая беспечно струилась между песчаными берегами. Рощи, берега и тропинки были усеяны перевернутыми телегами, пропагандистскими листовками и мешками с почтой.

Письма, свернутые треугольниками, написанные карандашом корявым почерком, почти все заканчивались призывами к милости божьей.