Опальные воеводы - Андрей Богданов

Крайне важным для полемики с иноверцами Курбский считал философский трактат Иоанна Дамаскина «Источник знаний». Переведя его, князь включил в сборник другие произведения Иоанна: «Фрагменты», «Повесть о Варлааме и Иоасафе». Сюда же вошел «Диалог» Константинопольского патриарха Геннадия Схолария с турецким султаном, тематически дополняющий Дамаскиновы «Прения христианина с сарацином».

Как и «Новый Маргарит», сборник сочинений Дамаскина снабжен авторским предисловием Курбского и «сказами»-пояснениями. Эти книги задумывались и использовались на практике как пособия для полемики с католиками и протестантами. Курбскому пришлось изучить методы ведения дискуссии своих противников, прежде всего хитрости иезуитов, запутывавших неученых людей силлогизмами.

Поэтому трактат Иоганна Спангенберга «О силлогизме» был очень уместным приложением к сборнику сочинений Иоанна Дамаскина, позволяя православным освоить приёмы ученого спора. Любопытно, что Курбский предупреждал о необходимости не абсолютизировать силлогизмы как способ постижения истины, что было совершенно справедливо.

Распространял Андрей Михайлович и сборник произведений Симеона Метафраста, и отрывки из Дионисия Ареопагита, переводил из Василия Великого и Григория Богослова. Эта работа так сильно захватила князя, что о значении учёности он писал раз за разом даже в письмах кровавому царю, а в «Истории о великом князе Московском» сделал отступление о судьбах православия в Литве и Польше.

Но учёные переводы помогали Курбскому и в политике. В судьбе Цицерона — «великого сенатора римского во времена, когда владели римляне всею вселенною», — он увидал прямую аналогию своей жизни: «А писал он тот ответ к недругам своим, которые укоряли его как изгнанника и изменника, подобно тому как твоё величество в нас, убогих, не в силах сдержать лютости твоего гонения, стреляет втуне и всуе стрелами огненных угроз».

Историки напрасно не обратили внимания на глубину этой аналогии защитника сословного представительства в России с «последним республиканцем» Древнего Рима. Впрочем, позицию историков Курбский предвидел, считая оправдание зверств царя-кромешника не менее преступным, чем прямое соучастие в злодеяниях власти.

* * *

Прошли века, но спор воеводы-изгнанника с тираном продолжается. И поныне ёжатся присяжные «оправдатели», мастера политических и исторических спекуляций, слыша гневный возглас князя Андрея Михайловича Курбского: «О, окаянные и вселукавые пагубники Отечества, и телесоядцы, и кровопийцы сродников своих и единоязычных! Поколь маете бесстыдствовать и оправдывать такого человекорастерзателя?!»[25]

И не только к русским полководцам XVI века относятся такие слова «Истории» Курбского: «О, преблаженные и достохвальные святые мученики, новоизбиенные от внутреннего змия! За добрую совесть вашу пострадали!»

Князья Семён Микулинский, Александр Горбатый, Василий Серебряный, Дмитрий и Давыд Палецкие, Пётр Шуйский, Иван Турунтай-Пронский, Михаил Воротынский, Пётр Щенятев, дьяк Иван Выродков и иже с ними

Осенью 1545 года юный великий князь Иван Васильевич, ещё не ставший царем и не получивший прозвание Грозный, но уже с удовольствием предававшийся зверствам, как обычно, собирался на богомолье. Согласно летописи, 3 сентября он приказал «за невежливые слова» вырезать в тюрьме язык Афанасию Бутурлину, 15-го выехал в Троице-Сергиев монастырь, где много молился, а затем отправился «на свою потеху в Слободу».

Заехав 5 октября в Москву, великий князь повелел бросить в тюрьму князя Александра Горбатого, князя Петра Шуйского, князя Дмитрия Палецкого с товарищами «и, устроив своё дело, поехал с Москвы в Можайск того же месяца октября в 9-й день».

Краткое сообщение летописи привлекает внимание именами людей, над которыми нависло зловещее обвинение в «неправде». Под угрозой проститься с жизнью на плахе оказались личности, известные в истории России как выдающиеся полководцы. Пройдёт ещё немного времени, и имя Александра Борисовича Горбатого-Шуйского с товарищами будет вписано в героическую историю Отечества. А пока… Пока молодым военачальникам помогло время.

Шел 1545 год, отмеченный историками как год начала войны Ивана IV за Казань. При всей злобности характера великий князь должен был подумать, кто поведет русские полки и как отзовутся его действия среди воевод. Через два месяца, в холодном декабре, поддавшись увещеваниям митрополита Макария, Иван Васильевич даровал опальным прощение.

Открытые весной 1545 года действия против Казани были успешны, но в Москве понимали, что это лишь начало большой войны. Недаром казанский хан Сафа-Гирей был ставленником Крыма. За его спиной стоял и более страшный враг — стремительно возвышающаяся Османская империя, которая, как щупальцами, охватывала границы Московского государства вассальными и полузависимыми ханствами. В апреле 1545 года разведать силы казанцев отправилась легкая рать под командой Семёна Ивановича Микулинского-Пункова.

* * *

Это был опытный воевода. Еще в 1533 году, при государе Василии Ивановиче, Микулинский-Пунков командовал полком Правой руки, стоявшим в Туле против крымского хана. В следующем году, когда воевода шёл с небольшими силами к Рязани, разведка сообщила о появлении азовско-крымского войска в степи у реки Прони. Семён Иванович немедленно устремился на врага и учинил ему страшный разгром. За этот неожиданный бой воевода получил свой первый золотой знак, носившийся на кафтане или на шапке и жаловавшийся только за выдающиеся военные заслуги.