Синева - Майя Лунде

мы потратили, подумал я. Это Маргерита виновата. Ничего о нас не знает, а лезет.

Огюсту был всего год. Лу так и не осознала, каково это, когда у тебя есть братья и сестры. Младенец не считается. Младенец не отнимает у тебя конфеты, младенец не требует самый большой кусок торта. И тем не менее или, возможно, именно поэтому Лу не жадничала.

– Садитесь! – сказала Лу Маргерите.

– Она хочет одна поесть, – сказал я Лу.

– Это еще почему? – спросила Лу у Маргериты.

И та села.

Или скорее расположилась на скамейке. Вроде как рядом с Лу, но в то же время достаточно далеко, чтобы было понятно: она не с нами.

Сидели мы молча. Заговаривать первым мне не хотелось.

Но тишина была гнетущая.

Наверное, мне следовало что-то сказать.

Ведь она-то молчала.

Вот только обычные вопросы – как дела, как вам погода, как провели день – не годились.

О чем вообще принято говорить в лагере для беженцев? Как вести светские беседы, когда жизнь катится в тартарары?

Светская беседа… Таких, как Маргерита, на подобное не купишь. Она надо мной лишь посмеется.

Хотя нет, не посмеется, а улыбнется – так, слегка криво.

Поэтому лучше не лезть.

Вся надежда на Лу – может, она обстановку разрядит. Но Лу решила лишний раз показать, какая она голодная. Опустошив миску, она ее даже вылизала напоследок.

Молчание нарушила Маргерита.

– Поставок не было. Поэтому еды так мало.

– А ты откуда знаешь? – спросил я.

– Я в таком месте, как это, уже бывала. В горах. С этого все началось – поставки прекратились.

– Началось? То есть и продолжение было?

– Нам всем пришлось оттуда уехать.

– Все обойдется, – глухо проговорил я.

В присутствии Лу мне об этом говорить не хотелось.

– В лагерь ни единой машины с продуктами не приезжало. Ни вчера, ни сегодня, – сказала Маргерита.

– Ты весь день у дороги караулила? – Я натужно засмеялся. – Жарко, небось, было? Прямо на обочине сидела?

Она молча отправила в рот ложку еды, а меня и взглядом не удостоила.

– Ты, как я посмотрю, оптимистка, – сказал я и, тотчас же пожалев, добавил: – Нам же тут неплохо. Ты ведь видишь, что тут-то лагерь хороший?

Будто кто-то из нас точно знает, хороший это лагерь или как.

Ей тоже не все на свете известно, она же не ясновидящая – откуда ей знать, какая судьба ждет все лагеря беженцев в Южной Европе?

Мы еще немного помолчали, а потом Лу сказала:

– Мы лодку нашли.

– Лодку? – переспросила Маргерита.

– Да нет, – сказал я, – это не лодка. Просто игра.

– Но лодка же настоящая! – возразила Лу. – Настоящая! Большая и синяя. Или черная. Папа, она синяя или черная?

– Темно-синяя, – ответил я, – и все равно это просто игра.

– Расскажешь? – Маргерита посмотрела на Лу. – Пускай даже это просто игра.

И Лу пустилась рассказывать. О яхте, о пиратах, дельфинах и смекалистом капитане.

Маргерита придвинулась поближе к Лу, слушала и расспрашивала, а Лу отвечала. Они болтали, словно старые знакомые.

А когда Лу рассказывала о глупом матросе, Маргерита смеялась – она и впрямь смеялась.

Они сидели передо мной и смеялись. Смеялись надо мной.

Не знаю, нравилось ли мне это.

Но потом, когда мы уже расходились, Маргерита протянула руку к Лу, к ее голове, как будто хотела погладить. Рука на секунду зависла над головой моей дочки, но тут Маргерита ее отдернула и вместо этого погладила Лу по плечу.

Надо же, подумал я, и ведь она еще и смеялась.

Сигне

Проснулась я внезапно, холод вырвал меня из сна, зубы стучали, а солнце скрылось. Набежали облака, ветер переменился, усилился, и яхта дала порядочный крен. Я села. Похоже, погода изменилась стремительно. Или, возможно, я проспала дольше положенного, хотя на море я обходилась без будильника, полагаясь на свои внутренние часы.

Вокруг простиралось море, единственное, за что цеплялся взгляд, была нефтяная платформа, светящаяся платформа на фоне темнеющего неба. Каждый день они выкачивают два миллиона баррелей нефти, два миллиона баррелей. Один баррель – это сто пятьдесят девять литров, уму непостижимо, сколько всего литров они выкачивают ежедневно. Они – это те, кто поднимает Норвегию и уничтожает мир. Что, если бы они отказались, все вместе отказались работать, объявили забастовку? Одна-единственная неделя – это уже неплохо, даже один день – и в природу будет выброшено на два миллиона нефтяных баррелей меньше.

Огни на платформе становились все ярче… Нет, это мир вокруг темнел, должно быть, уже поздно, ночь удивительно темная, даже несмотря на светлый апрель. Я иду навстречу ночи, сильный восточный ветер отгоняет меня от берега. Я достала анемометр и подняла его повыше. Четырнадцать метров в секунду.

Четырнадцать, так много и так быстро.

Дуло все сильнее. Надо парус зарифить, давно пора, но мне приспичило по-маленькому, ну ничего, прямо в дверях рубки и присяду, все равно сразу же смоет. Я отрегулировала сервокомпенсатор и медленно выпустила из рук стаксель-шкот. Парус с бешеной силой затрепетал, я ухватилась за фал и потянула его, тянула и дергала, но стаксель чересчур тяжелый, слишком тяжелый, а силы у меня уже не те.

Я намотала фал вокруг лебедки, пальцы заледенели, любое движение причиняло боль, однако мало-помалу парус утратил мощь, и мне удалось лечь в дрейф. Пришла очередь грота: я сняла риф-кренгельс с гика, и грот тотчас же рванулся из моих рук, значит, придется зарифить возле мачты.

Ветер превратился в стену, я поползла к носу, зря я, наверное, веревкой не обвязалась, ну да ладно, до бака я все равно добралась, потянула фал к лебедке, и в эту секунду яхту ударило волной, в меня словно поезд врезался, я обеими руками обхватила мачту, но фал вырвался и взмыл вверх, я выпрямилась, однако поймать его шансов не было, ветер швырял его из стороны в сторону, и в конце концов фал обмотался за ванту под краспицей, вот дьявол. Я отцепила от палубы багор и потянулась багром к краспице. Нет, тщетно, разумеется, ничего не вышло. Забраться наверх? Нет, не сейчас, пускай висит. Грот почти сполз на гик, негнущимися от холода пальцами я открепила парус от шкота и свернула его. Я вернулась в рубку и наконец выдохнула.

Теперь переодеться – свитер, непромокаемые брюки, дождевик поверх ветровки и брюк, я уже насквозь вымокла, с меня течет, но что тут поделаешь, переодеваться некогда.

Надо закрепить упаковки со льдом, тяжелые, они по-прежнему лежат в салоне, но достаточно мощной волны – и они вывалятся на палубу и будут мешать.

Я