Повседневная жизнь Парижа в средние века - Симона Ру

Династия Бюси появилась в парламенте в первой половине XIV века. Глава семьи, Симон де Бюси, стал первым президентом парламента в 1345 году. Он происходил из скромного семейства, жившего в нынешнем департаменте Эн, но его отец уже был королевским писарем. Симон сделал прекрасную карьеру: начал в 1326 году с должности прокурора в парламенте, потом отличился в 1356–1358 годах, в момент особенно бурных событий в Париже, завершившихся поражением Этьена Марселя: стал влиятельным членом политической группы, оставшейся в истории под названием «легисты», то есть чиновники, служащие королю и государству. Ему пришлось завязать отношения и союзы в среде королевской администрации. Он оставил пост президента в 1350 году, но играл важную роль в последующее десятилетие, поскольку опирался на родственников — советников парламента, таких как его шурин Жан Топен, клерк-разночинец, или кузен Жана, дворянин Жан д'Арт, или, немного позднее, Рауль де Лори. Все это были союзы с семействами, происходившими с севера Иль-де-Франс. Дочь Симона Перренелла вышла замуж за Гильома Морье, который был бальи, сенешалем, а потом заседал в парламенте; таким образом, Симон мог воспользоваться многочисленными связями своего зятя. Два его сына были при дворе. Но этот род ненадолго утвердился в парламентской среде, его больше привлекала дворянская среда, куда он и внедрился. Из трех сыновей Симона де Бюси два стали церковниками (это не мешало им заседать в парламенте в качестве советников, но из-за обета безбрачия лишало возможности иметь сыновей, которые могли бы прийти им на смену), а третий получил дворянство шпаги благодаря своим связям в области Бос.

Марли, напротив, остались в мире парламента и создали обширную династию, одну из тех, что основали в XVI веке дворянство мантии. Ее славным предком стал Анри де Марль. Тоже родом из Эн, семейство Марль обладало землями и поместьями, но своим состоянием и успехом было обязано заседанию в парламенте и службе королю. Анри де Марль был лиценциатом права (1373), адвокатом парламента (1378), бальи епископа Парижского (1381), он стал четвертым председателем парламента (1394), потом, в 1403 году, — первым президентом. Удивительный карьерный рост, если вспомнить, что Анри не прошел ранг советника, как того требовал парламентский обычай. Это был новый человек, который обратил на себя внимание короля преданностью и способностями, за что Карл VI отблагодарил его в 1403 году, пожаловав дворянство; король лично посвятил его в рыцари — великая честь! — и присовокупил к рыцарскому званию пенсию в 500 ливров. Анри де Марль был человеком герцога Беррийского — одного из могущественных родственников Карла VI, ему поручали дипломатические миссии в Англии, чем объясняется его назначение на должность президента парламента. В 1413 году, сразу после провала пробургиньонского восстания кабошьенов, он, человек короля, стал канцлером Франции — высшим чиновником в королевстве. Вот почему, когда восстание 1418 года отдало Париж, короля и власть под контроль бургиньонов, Анри де Марль, а также его сын Жан оказались среди жертв этого кровавого бунта. Некоторые его родственники смогли бежать и примкнули к дофину. Таким образом, зятья и потомки Анри де Марля оказались в лагере верных подданных законного короля Карла VII и извлекли из этого пользу и почести. Тогда они могли войти в дворянство шпаги, но это их не привлекало: они остались верны парламентской среде.

Связи между этими семействами, которые всеми способами помогали друг другу, понемногу образовали особую структуру, сознававшую свою политическую роль, высокое положение в механизме монархии, свое социальное превосходство. Среди членов этих семейств были буржуа, но также церковники и дворяне. Верховный суд в середине XIV века имел полную автономию. Вплоть до серьезного политического кризиса, связанного со Столетней войной, советники парламента группировались в сети сложных союзов.

После 1418 года, когда королевство раскололось надвое и началась гражданская война, верховный суд постиг неизбежный раскол; однако крупные парламентские династии сами разделились и таким образом старались соблюсти свои интересы в обоих лагерях (кстати, так же поступало и дворянство). Реорганизация парижского парламента в 1436 году, после того как столица была отвоевана Карлом VII, прошла довольно легко. Произошло объединение советников, укрывшихся в Пуатье и верных законному королю, и советников, оставшихся в Париже и служивших королю Ланкастеру, поддерживая бургиньонов. Вот тогда-то и проявился в полной мере прогресс парламента как важного государственного органа. Двор это почувствовал и дал это понять; он взял под свой контроль набор членов парламента и навязал приоритет чести и интересов целого над защитой интересов составляющих его частей. От времени поддерживающих друг друга союзников, образующих клиентуры, которыми порой управляют извне, перешли к эпохе родственников, утвердившихся в верховном суде, где должности передавались сыновьям и зятьям. Престиж и власть парламента ставились выше частных интересов, в том числе и интересов влиятельных родов. Это изменение императивов, руководивших людьми и их карьерой, не стесняло династии: они просто подладили под него собственную стратегию социального роста.

Члены парламента представляли королевскую власть в столице, особенно после 1418 года, так как король и его двор обычно уже не жили в Париже. Желая подчеркнуть свое положение в городе, они выстроили себе красивые особняки, подходящие им по статусу. Их свадьбы, крещение их многочисленных детей, похороны были поводом выказать свое высокое общественное положение посредством шествий, приемов, богатых нарядов, а также раздачи милостыни и возведения красивых и очень дорогостоящих надгробий. Франсуаза Отран показывает, что в XIV веке разные церемонии, в том числе траурные, были поводом явить всем соседям силу и могущество семьи, собиравшейся по такому случаю. Сошлемся на одно свидетельство, которое сохранилось, потому что было приобщено к делу, рассматриваемому в суде. Ле Бег, семейство парламентариев, требовало наследство одного парижского мещанина, приводя в доказательство своего неоспоримого родства то, что они занимают первое место на семейных церемониях. Они говорили, что члены семьи Ле Бег всегда были «первыми ближними родственниками на свадьбах и крестинах» в семье покойного, что они первыми облачались в траур во время похорон. Во второй половине XV века важные события частной жизни, например похороны, использовались, чтобы продемонстрировать могущество самого парламента, поскольку в последний путь покойного коллегу провожали его собратья в полном судейском облачении.

Другие органы центральной королевской власти эволюционировали таким же образом, разница состояла лишь в том, что парламент желал оставить за собой в иерархии, проявлявшейся во время церемоний, принадлежащее ему первое место, а те пытались это право оспорить. Эта традиция родилась в 1364 году на похоронах Иоанна Доброго, когда парламент был обозначен как отдельный орган в составе траурной процессии. Его высшее положение определено в ритуале королевских въездов: в кортеж, встречающий государя, входят прежде всего финансисты, в частности Счетная палата, затем судьи из Шатле, потом представители городских властей и, наконец, последними — представители парламента, поскольку именно они будут приветствовать и сопровождать короля.

Любое исследование, предпринятое с целью классифицировать и разложить по полочкам эту сложную иерархию, никогда не будет исчерпывающим. Магистры университета могли вытребовать себе достойное место среди людей, служащих королю и являющихся выразителями его воли. В XIV веке они, бесспорно, отнесли бы себя к этой категории, поскольку играли роль советников, информаторов и аналитиков при государях. Жан Жерсон очень красочно описал эту функцию парижского университета, которую его роль в Церкви и на Констанцском соборе, положившем конец «великому расколу» и избравшем единого папу, могла только укрепить. Но затем, из-за слишком активного участия в политических баталиях, университету и его магистрам пришлось научиться повиноваться, прежде чем давать советы. Ученые доктора как единая группа обладали только символической политической властью и не играли большой роли в управлении королевством.