День назначенной смерти - Алексей Макеев

– Прошу прощения, милостивый государь, – расшаркался Максимов перед алчущим. – Но нас сегодня ждут в одном купеческом доме.

Интересно, в новогоднюю ночь реально поймать такси?

В новогоднюю ночь, как показывает жизнь, реально все. Но очень дорого. Притормозила вполне правдоподобная машина с шашечками, и водитель загнул такую сумму, что дыхание перехватило.

– Лихо, – восхитился Максимов, втискиваясь на заднее сиденье. – Ты, приятель, прямо как сантехник. Те тоже других цифр не знают: тыща, две тыщи…

– Зато быстро, – уверяет шофер. – И собеседник я нормальный.

На переднем сиденье уже имелся один пассажир. Пьяный в стельку, спал, свернувшись калачиком, похрапывал.

– А это что за чудо? – поинтересовался Максимов. – Куда ему?

– Да какая разница, – отмахнулся водила. – Пусть спит. Товарищу без разницы, а мне не так страшно. Доедет он по адресу, куда денется?

Такси сорвалось с места, как истребитель. С ревом вынеслось на центральный проспект. Городская елка, где полно народа, переливалась огромная красавица, мельтешили огни. Палили хлопушки, взрывались петарды. Центральный кинотеатр, владельца которого пару лет назад подстрелил неизвестный снайпер среди белого дня. Рекламная афиша, блокбастер на постере. Водитель не замолкал, отрабатывая новогоднюю «таксу». За несколько минут Максимов узнал, что обычай приносить в дом и украшать елку зародился в Германии в шестнадцатом веке. А раньше обходились еловыми игрушками. В Древнем Риме Новый год праздновали в начале марта, на Руси – первого сентября, а эскимосы и по сей день, как увидят первый снег, так и радуются – Новый год пришел, однако! А вот в Австралии, как и у нас, Новый год начинается первого января, но в это время года там стоит такая несусветная жара, что Дед Мороз и Снегурочка разносят подарки в купальных костюмах! Вот жизнь…

Посреди моста через закованную во льды метровую речушку пробудился клиент на переднем сиденье.

– П-пиво будешь?.. – невразумительная туша пыталась повернуть голову.

– Не буду.

– Ну и с-сиди г-голодным… – в голосе зазвенели нотки обиды. Пассажир рылся под ногами, добывая недопитую «полторашку», задрал голову. Пустая бутылка выпала из рук, пассажир заснул.

Самый северный жилмассив занесло снегом. Фонари почти отсутствовали.

– Адрес диктуй, – буркнул шофер.

Максимов продиктовал.

– Черта с два, – бросило в дрожь шофера. – Там дороги не чищены, и такая публика… Криминал на «Снегирях» царит махровым цветом, слышал об этом? А у меня машина новая.

– И что, поедем в другое место? – стал раздражаться Максимов.

– Не. Выходи тут, а я тебе соточку скину.

Спорить было бесполезно. Зажав в кулаке сдачу, Максимов выбрался из машины. Снегу действительно как в деревне. Навалило за текущую ночь. И тридцать первого вряд ли работали дворники, они ведь тоже живые люди. Интуиция подсказывала, что он бездарно убивает время. Чертыхаясь, увязая по лодыжки в хрустящем снегу, он шагал в просвет между пятиэтажками. И очень быстро стал добычей новогодних хулиганов.

– А ну, греби сюда, фраер комнатный! – Из подъезда вывалила кучка подвыпившей молодежи и быстро сочинила повод для агрессии.

– Да он оглох! – пронзительно визжал какой-то обидчивый, расталкивая локтями приятелей. – Ты че, дядя, на ухо слабоват с рождения? Кому конкретно сказано: греби сюда?! Да по-рыхлому?!

Ноги увязали, и простора для маневра практически никакого. Время уходило. Прав шофер, куда ты лезешь, парень? В заповедник гопников?

– А щас мы разберемся, щас мы отоварим его по полной программе! – Хмельная удаль переходила в ярость, снег хрустел за спиной, двое вывернули руки и пока не больно пинали под ребра. Максимов выгнулся, затрещали пуговицы. Обидно, страшно, но неудивительно: профессия сопряжена с риском.

– А ну, держите его, щас познакомимся… – короткорослый крепыш показался перед глазами. Изящный понт – лезвие выбросилось с металлическим стуком и чуть коснулось горла.

– С Новым годом, дядя, – весело сообщил коротышка. – А вот и мы.

– Рядом в нужную минуту, – гоготал приятель.

– И вам того же, – выдавил сквозь зубы Максимов.

Компания гоготала. Обидно до слез – голодный, не спавший, проваливший дело, теряет время, да еще неизвестно, чем это кончится.

– А вот мы поглядим, чем этот баклан дышит. – Проворные пальчики забрались в карманы, выудили сотовый телефон. – Ага, уже радостно. Ты че, баклан, крутизна немереная? Секите, чуваки, – труба-то навороченная!

– Слышь, Карась, а может, у него еще чего-то есть? – возбудился тот, что слева. – Тряхнем глуховатого?

В принципе, помимо десяти тысяч долларов (если Кравцов не обманул), ничего особо ценного у сыщика не было. Легко пришли, легко ушли. Крепыш, бормоча: «Всему свое время, корифаны…», включил подсветку, наклонил голову к Максимову, баловался с телефоном.

– Тариф-то у тебя какой, земеля? «Джинс»? – спросил наклонившийся хулиган.

– «Брюк», – ответил Максимов.

И ударил головой со всей немыслимой дури по голове крепыша-коротыша! Дури в эту ночь действительно хоть отбавляй! Коротыш повалился замертво, орошая кровью свежий снежок. Выпал нож, нырнул в сугроб телефон. Одновременно, со всех сил, раздирая жилы, тужась до упора, вырвался из объятий застывшей гопоты. Один потерял равновесие, уселся в снег. Второй закрутил удар, находясь в выгодной позиции справа, еще немного – и свернул бы сыщику нос. Страх полоснул ножом. Но что такое мужество? Это умение бояться, не подавая вида! Ушел в тыл и закрутил ответную оплеуху – с треском в дыню! Такое чувство, что превысил допустимую самооборону. Или ничего? Хулиган повалился на снег, чавкая разбитой челюстью. Зрелище не для слабонервных. Сидящий в сугробе норовил подняться и крыл сыщика срамными словами. Не ведает границ людская глупость. Сидел бы тихо, пошла бы ярость на спад, и не было бы оперативного вмешательства. Максимов врезал с разворота (так мощнее) – в грудь («по фанере» – говорили в армии сержанты). Хулиган потерял способность дышать, сидел захлебываясь. Максимов рылся в снегу, отыскивая телефон: упорно, словно крестоносец Гроб Господень, вытащил нож, увидел блестящую рукоятку в снегу. Оказалось, что имелся еще и четвертый, Максимов едва не пропустил серьезную плюху: отбежал и вновь набросился. Рывок, подсечка, от удара хулигана слетела шапка. У гопника были длинные патлы – признак недоразвитости головного мозга (кажется, так заявил недавно товарищ Ким Чен Ир…). Бешенство переходило все границы. Нож сверкал в руке: негодяй визжал от ужаса, самое время преподать урок на всю оставшуюся жизнь. Куртешка на синтепоне трещала, исполосованная лезвием, вывалился утеплитель, он схватил брыкавшегося негодяя за волосья, срезал с макушки густой клок. Пусть не скальп, но все равно добыча. Парень наконец-то вырвался, вереща во всю ивановскую, понесся в ближайшую подворотню. Три пятна на снегу – сплошной кинематограф. Можно, конечно, свернуть им головы, но это, пожалуй, чересчур. Пусть лежат. «Стервенеете, гражданин сыщик», – досадливо подумал Максимов. От нервов это все. Руки в ноги; до массивной свечки, в которой проживали Вика с Владом, – метров триста…