Маяк - Филлис Дороти Джеймс

И высоко на фоне белой стены маяка — висящее тело: красно-синяя нить альпинистской веревки, туго затянутой на поручне, шея, неровно покрасневшая и вытянувшаяся, словно шея лысой индейки, гротескно крупная голова, упавшая набок, руки, повернутые ладонями наружу пародийным жестом благословения. На ногах Оливера были башмаки, но, на какой-то миг утратив ощущение реальности, Мэйкрофт подумал, что видит его безжизненно повисшие босые ступни, трагические в своей наготе.

Мэйкрофту казалось, что прошло много минут, но он понимал, что время остановилось. А потом он услышал тонкий и долгий вопль. Он взглянул направо и увидел Джаго и Милли. Девушка смотрела вверх, на Оливера, и вопль ее все длился и длился, так долго, что она никак не могла перевести дыхание.

А теперь, огибая башню маяка, сюда шли участники поисковой группы. Руперт не мог различить слов, но ему казалось, что воздух вибрирует от смешения стонов, тихих вскриков, восклицаний, рыданий и всхлипов, от приглушенных причитаний по покойнику; и все это звучало еще страшнее из-за воплей Милли и диких криков чаек.

Был уже почти час дня. Руперт Мэйкрофт, Гай Стейвли и Эмили Холкум впервые после того, как было обнаружено тело, уединились, чтобы обсудить происшедшее. Мэйкрофт специально просил Эмили Холкум вернуться из коттеджа «Атлантик» в Кум-Хаус, и она выполнила его просьбу. Перед этим, поняв, что ее попытки утешить и успокоить Милли только усиливают ее громогласное горе, Эмили заявила, что, поскольку совершенно очевидно, что ничего полезного она здесь сделать не может, она отправляется домой и вернется, если и когда понадобится ее помощь. Милли, не упускавшая возможности в истерическом порыве уцепиться за Джаго, была осторожно от него оторвана и отдана под более приемлемое попечение миссис Бербридж, которая и взялась успокаивать девушку здравыми советами и горячим чаем. Постепенно все пришло в хотя бы кажущуюся норму. Нужно было отдать какие-то распоряжения, сделать несколько телефонных звонков, успокоить сотрудников. Мэйкрофт знал, что все это он сделал, и сделал с удивительным для него самого спокойствием, но он не мог ясно вспомнить ни того, что именно говорил, ни последовательности событий. Джаго вернулся в гавань, а миссис Планкетт, у которой работы было по горло, принялась готовить ленч и делать сандвичи. Джоанна Стейвли была в Перегрин-коттедже, но Гай с каким-то посеревшим лицом старался держаться поближе к Мэйкрофту; говорил он и двигался как бы автоматически, и реальной поддержки от него ждать не приходилось.

Мэйкрофту казалось, что время распалось и что он пережил два прошедших часа не как нечто непрерывное, а скорее как серию отдельных ярких, не соединенных друг с другом сцен, каждая из которых была моментальной и неизгладимой, словно фотографический снимок. Адриан Бойд, стоящий у носилок и глядящий на мертвого Натана Оливера. Вот он медленно поднимает правую руку — с трудом, будто это какая-то тяжесть, и осеняет труп крестным знамением. Вот Руперт сам идет вместе с молчащим Гаем Стейвли к Перегрин-коттеджу, чтобы сообщить страшную новость Миранде, и репетирует в уме, какие слова он должен будет сказать. Все они кажутся ему неподходящими, банальными, или слишком сентиментальными, или жестоко короткими; повешен, веревка, умер. Миссис Планкетт с мрачным лицом разливает чай из огромного чайника, какого он раньше вроде бы никогда не видел. Дэн Пэджетт, который вел себя очень благоразумно на месте происшествия, вдруг требует, чтобы все подтвердили, что он не виноват в том, что мистер Оливер покончил с собой из-за утонувших пробирок с кровью. И свой собственный раздраженный ответ; «Не будьте смешным, Пэджетт! Умный человек не кончает жизнь самоубийством из-за того, что ему надо второй раз сдать кровь на анализ. То, что вы сделали или чего не сумели сделать, никакого значения не имеет». И лицо Пэджетта, сморщившегося и по-детски залившегося слезами. Вот он, Мэйкрофт, стоит в изоляторе рядом с кроватью, а Стейвли плотнее укрывает простыней тело Оливера; и неожиданно он впервые обострившимся от отчаяния зрением отмечает, что стены изолятора оклеены обоями в стиле «Уильям Моррис».[13]Но ярче всего, словно высвеченное прожектором на фоне белой стены маяка, — покачивающееся на веревке тело, вытянутая шея и трагически повисшие босые ступни, хотя мысленно Руперт твердил себе, что ступни не были босыми. И он сознавал, что именно так смерть Оливера навсегда останется в его памяти.

Наконец-то теперь у Мэйкрофта появилась возможность собраться с мыслями и обсудить с людьми, которые, по его мнению, имели на это право, как подготовиться к приезду полиции. Для совещания выбрали гостиную в его квартире: это было не его собственным решением, а скорее результатом не высказанного словами общего желания. Он тогда предложил:

— Нам надо поговорить сейчас, до приезда полиции. Пойдем туда, где нас никто не побеспокоит. Я оставлю в кабинете Адриана. Он справится. Отвечать на телефонные звонки не будем. — И, обратившись к Стейвли, спросил: — В ваш коттедж, Гай, или ко мне?

А Стейвли ответил:

— А не лучше ли нам остаться в Кум-Хаусе? Тогда все мы будем на месте, когда приедут полицейские.

Мэйкрофт попросил Бойда позвонить миссис Планкетт, чтобы та принесла наверх, в гостиную, суп, сандвичи и кофе, и все вместе они направились к лифту. В кабине, пока лифт нес их на самый верх башни, царило молчание.

В гостиной Мэйкрофт сразу же плотно закрыл дверь, и все уселись кто где. Эмили Холкум выбрала двухместный диван, рядом с ней сел Стейвли. Гай повернул одно из стоявших перед камином кресел лицом к дивану. Этот жест, в нормальных условиях привычный и какой-то домашний, теперь показался торжественным и даже зловещим. Да и сама гостиная, где они трое так часто собирались вместе, в этот момент выглядела обескураживающе незнакомой, словно временное прибежище, словно гостиничный вестибюль. Комната была обставлена давно знакомыми Руперту вещами, которые он перевез сюда из гостиной жены, — удобные кресла, обитые мебельным ситцем, такой же диван и занавеси в тон обивки; овальный столик красного дерева, на нем фотографии в серебряных рамках: свадебная — его с Хелен, фотография их сына, изящные фарфоровые статуэтки и явно любительские акварели Озерного края, написанные бабушкой Хелен. Он привез все это сюда в надежде воссоздать атмосферу уютных вечеров, проведенных с женой. Однако сейчас его неожиданно ошеломило воспоминание о том, как ему всегда не нравились эти вещи, не нравился каждый предмет этой женственной, ситцевой, загромождающей пространство обстановки.

Глядя на сидящих напротив коллег, он чувствовал себя неловким и непривлекательным, как неумелый хозяин, принимающий гостей. Гай Стейвли сидел, напряженно выпрямившись, словно незнакомец, сознающий несвоевременность своего визита. Эмили, как было ей всегда свойственно, чувствовала себя вполне непринужденно и сидела, закинув одну руку на спинку дивана. На ней были черные брюки, сапожки и большой свободный джемпер из тонкой шерсти цвета беж. А еще она надела длинные янтарные серьги. Мэйкрофта удивило, что она дала себе труд переодеться, но ведь и он, и Стейвли сделали то же самое; тут, видимо, сказалось реликтовое представление, что субботняя демократичность одежды неуместна в присутствии смерти.