Вихрь - Оливия Уэдсли

— Жан, я должна идти. Ну, теперь все будет хорошо.

Она хотела встать, но Жан стал ее удерживать:

— Ты не можешь уйти. Только что ты сама сказала, что хочешь иметь один дом со мной. Как же ты теперь можешь оставить меня?

Его голос звучал резко.

— Пусти меня, — шептала Аннет, и слезы слышались в ее голосе. — Ты не понял меня. Я думала о браке.

Жан сильнее сжал ее руки. После сегодняшнего триумфа сопротивление Аннет казалось ему нелепым. Он видел в трепетном полумраке ее мягкие, льняные волосы, эти золотые волосы и пылающее лицо.

— Не оставляй меня! — неожиданно воскликнул он, прижимаясь к ней. — Не оставляй меня! Потом мы все наладим… потом, когда будем богаты и знамениты, когда ты вернешься из твоего турне! Дорогая, или ты забыла тот день, когда мы впервые целовались? Я люблю тебя. Клянусь, я люблю тебя!

Его горящие юные губы искали ее губ и нашли их. Она сделала последнюю отчаянную попытку.

— Ты женишься на мне, Жан?

Он крепче прижал ее к себе и зажал рот поцелуем. Затем выключил свет.

Утром он встал в плохом настроении духа. Он сидел, угрюмо глядя на кофе, оставленный ему Аннет. Она ушла, чтобы сделать последние приготовления перед отъездом в Будапешт. Он остался один. Он осмотрел свою маленькую комнатку. Прибранная Аннет, она выглядела уютной и безукоризненно опрятной. Аннет рано встала и вычистила все, что только можно было вычистить. Она приготовила простой вкусный завтрак и затем ушла, не попрощавшись, так как думала, что он спит.

Он, однако, не спал. Он уже проснулся и испытывал мучительный упадок духа. Но это ничуть не походило на угрызения совести. Он встал, оттолкнул ногой стул и, зевая, подошел к окну. Он сам отравил воспоминание о своем счастье, и потому он был зол на себя. Следующий день, который ждет каждого, схватил его в свои когти. Он уже не был свободен!

— Проклятье! — сказал он, охваченный внезапным приступом злобы.

Дождь все еще шел. Жан отошел от окна, скрутил папиросу и закурил. Аннет вернулась розовая, смеющаяся, покрытая капельками дождя. Она не заметила его угнетенного состояния. Она хлопотала с обедом, весело болтая о том времени, когда у них будет «наш» дом, «наша» столовая, в которой «мы» будем есть «наш» собственный обед. Жан лениво слушал, не подавая реплик. Все же он начал замечать, что на душе у него немного проясняется. Аннет рассказала ему о планах господина Шалька, а также о большой афише предстоящего концерта Жана, выставленной на Южном вокзале.

— Их должно быть больше в центре города, — прибавила она, — ведь вокзал в бедном квартале.

Обед еще больше утешил Жана. Потом Аннет показала ему одно из своих вечерних платьев, которое она принесла с собой, чтобы заштопать. Он помог ей надеть его. Она очень похудела за последний месяц, и в своем газовом одеянии казалась легким розовым существом, напоминая бледный лепесток цветка яблони. Жан сказал, что она очень живописна. Он достал свою скрипку и сыграл ей несколько мелодий — странные, причудливые звуки, полные обрывков вдохновения. Она, импровизируя, подбирала к ним па. Позже, когда Шальк дал ей возможность вполне раскрыть свое дарование, эти простые ритмические движения, на которые ее вдохновил Жан, доставляли ей бурю аплодисментов всякий раз, когда она их исполняла. Танец жил в ней от рождения, а вместе с ним и артистическое чувство движения, того правильного движения, которое выражает и печаль, и радость и всякую смену чувств. Но в девятнадцать лет это еще спало в ней; она была просто красивой девушкой, с очень сценичной фигурой и поразительной легкостью ног во время танца. Жан смутно чувствовал ее талантливость, но у него не было времени подумать о ней, как об артистке. Она была только красивой девушкой, обожавшей его.

Последний час перед отъездом они провели, сидя вместе в одном кресле у окна. Бледный месяц высоко над домами плыл сквозь тучи. Ночь была светлая и совсем тихая.

— Dis que tu m'aimes, — сказала Аннет тоненьким голоском.

Она выучила несколько любовных фраз на французском языке. Это было все, что она знала на языке своего любовника.

Жан тихо напевал арию из «Манон».

— Je t'aime, — сказал он, гладя ее волосы. Она опустилась на колени около него.

— Скажи это так, чтобы я почувствовала, что я тебе дороже всего на свете.

Ее голос задрожал и замолк. Она взывала к чувству, которого не было, и она это знала. Хотя она не сознавалась себе в этом, это заставляло ее глубоко страдать. Она пылко сжимала тонкие руки Жана. В полутьме ее лицо казалось белее обычного, а глаза и волосы совсем черными. Она старалась вытянуться, чтобы заглянуть ему в лицо.

— Сердце мое, я тебе все отдала. Поклянись, что ты будешь мне верен. Поклянись, как клялся в первую ночь, что, когда я вернусь через три месяца… — последние слова она прошептала ему на ухо и, обвив его руками, привлекла к себе.

Он прижал свою худую щеку к ее мягким волосам и, притянув ее лицо, поцеловал с жаром. Она отпустила его и, прижавшись к его ногам, стала жалобно всхлипывать. Жан, очнувшись от своих грез, снова склонился к ней.

— Моя милая! Глупенькая, крошка! Что случилось? Что с тобой? Я люблю тебя, чего ты еще хочешь?

Он нежно утешал ее, ласково подтрунивая над ней, пока она не рассмеялась вместе с ним.

Он проводил ее до вокзала. Выходя из маленькой комнатки, которую Аннет сделала такой уютной, он ощутил чувство одиночества. Но, когда он увидел гигантскую красную афишу со своим именем, изображенным черными буквами в три фута, все сентиментальные воспоминания испарились сразу. Он слегка толкнул локтем Аннет, и она, сраженная собственным ничтожеством, стала радоваться вместе с ним и указывать с гордостью на афишу другим актерам труппы.

Шальк, красивый мужчина лет сорока, кивнул Жану. У него была любезная физиономия с квадратным подбородком.

— Через год, — сказал он своим густым голосом, — я буду рекламировать таким же образом фрейлейн Аннет.

Поезд подали, и странствующие актеры стали один за другим взбираться по высоким ступенькам в свой вагон второго класса. Аннет вышла из вагона, чтобы в последний раз проститься с Жаном. Лицо ее подергивалось. Она взяла в свои маленькие ручки его руки.

— Через три месяца ты придешь меня встречать, — прошептала она.

Он обещал, не думая о словах; он ненавидел проводы с их волнениями. Аннет снова вошла в вагон и посмотрела на возлюбленного из окна. Поезд тронулся. Жан был свободен.

Прошло два дня, затем три, целых полнедели, а никакой вести все не приходило. Жан страстно хотел написать сам, но не решался. Концерт, постоянные телеграммы и визиты Эбенштейна, даже собственная игра, — все потеряло для него цену. Он был охвачен одной только мыслью.

Наконец он сел в поезд, идущий в Вед. Приехав, он пошел по дороге к замку. Исполнилась ровно неделя с того дня, как он играл наедине с Ирэн. Длинный солнечный луч, пробившись сквозь лес, падал на дорогу. Жан решил, что это доброе предзнаменование. Впрочем, он был в таком состоянии духа, что принял бы даже землетрясение за доброе предзнаменование. Всю неделю он плохо спал, и голова у него болела. Лес показался ему тихим и полным спокойствия после шума и грохота уличного движения в Вене.