Семья Эглетьер. Книга 3. Крушение - Анри Труайя

— Во всяком случае, вот что я тебе скажу, — прошептала она. — Ты молодец, что вышла замуж за человека, который намного старше тебя. В другом варианте это… сущий ад, малышка. Чуть взглянешь в зеркало и сразу же видишь, что сделало с тобой время, как убывают молодость и привлекательность. А он совершенно не меняется, ни одной морщинки! Как будто его держали в холодильнике! Вечная борьба! Я так больше не могу!

Люси опять встала перед зеркалом и тщательно накрасилась. Ее глаза и губы вновь засияли искусственным блеском. Закончив, она развернулась на каблуках в сторону дочери. Одетая в очень короткое платье, Люси напомнила Франсуазе маленькую девочку со сморщенным личиком, которая ищет свою куклу. Ив Мерсье должен был скоро вернуться, и Франсуаза не испытывала ни малейшего желания встречаться с ним. Она встала.

— Мне надо идти, мама.

— Да, да, конечно, иди. Я буду держать тебя в курсе. Только никому ничего не говори, особенно братьям!

Было заметно, что Люси хочется встретить мужа одной. Из наперсницы Франсуаза в мгновение ока превратилась для нее в надоедливую гостью. Люси поцеловала дочь в обе щеки и, слегка подтолкнув к лестничной площадке, захлопнула за ней дверь.

Все произошло так стремительно и странно, что, выйдя на улицу, Франсуаза задалась вопросом: «А все ли в порядке с головой у ее матери?» Она размышляла об этом всю дорогу из Севра домой.

Входя в квартиру, Франсуаза думала, что дома никого нет, но там ее ждал Александр. Увидев его, она необыкновенно обрадовалась и замерла на пороге, словно пораженная снизошедшим на нее откровением. Нет, она живет не зря. Ее жизнь оправдана присутствием этого мужчины в рубашке с расстегнутым воротом, который, положив ноги на журнальный столик, сидит в кресле и читает русскую книжку.

Филипп наклонился к селектору и сказал:

— Попросите господина Блондо зайти ко мне.

— Он еще не вернулся, месье! — отозвалась замогильным голосом секретарша.

— Вот как… — недовольно процедил Филипп и посмотрел на часы. Уже двадцать минут четвертого. — Тогда, как только он вернется, сразу же пришлите его ко мне! — с раздражением в голосе потребовал он и, опустив вниз металлический рычажок, отключился.

Этот молокосос ни в чем себе не отказывает. Не прошло и десяти дней, как его приняли в штат, а он уже позволяет себе опаздывать! Когда речь зашла о том, что надо кем-то заменить всерьез заболевшего Зюрелли, Виссо в первую очередь вспомнил о Жан-Марке. «Вы говорили, что хотели бы взять в дело сына. Вот и подходящий случай: сейчас или никогда». Филиппу стоило огромных усилий ответить как можно естественнее: дескать, он уже подумывал об этом, но в отношении сына у него другие планы. Тогда Виссо выдвинул кандидатуру своего племянника, Жана Блондо. По его словам, это был необыкновенно серьезный и ответственный субъект. Но Филипп знал, что серьезность и ответственность молодежи и людей зрелого возраста — это разные вещи. За его гневом на Блондо, этого гениального выкормыша юридического факультета и Свободной школы политических наук, скрывалось и тайное удовлетворение. Вот и на этот раз он, Филипп, оказался прав, и этот частный случай только подтверждает его выводы. Конечно, было бы куда лучше нанять сотрудника лет тридцати пяти, более основательного и не такого наглого. «Теперь, если я его уволю, бедняга Виссо сделает из этого целую трагедию. Никогда не надо брать на работу людей по рекомендации друзей или коллег. Когда ведешь дела честно, всякие личные отношения становятся помехой». Во всяком случае, зря он доверил Блондо дело «Трубай — Пирене». Слишком оно трудное для новичка!

Продолжая размышлять, Филипп окинул взглядом свидетельства своей жизненной состоятельности. Коричневые стены, глубокие кожаные кресла, книжный шкаф из красного дерева, заполненный томами юридической литературы. Все здесь было добротным, нужным и дорогим. И все же, присмотревшись повнимательнее, и на мебели, и на книгах можно было заметить неуловимые следы времени. Современная обстановка, и та потихоньку устаревала. Обои немного выцвели, кожаная обивка кое-где провисла, углы потеряли свою заостренную форму. Филипп подумал, что, видимо, существует скрытая взаимосвязь между ветшанием мебели и его собственной усталостью. Но если стены можно было оклеить заново, а мебель перетянуть, то сам он точно не подлежит ни малейшему обновлению. Он будто зашит в мешок из кожи и плоти, который дряхлеет день ото дня и не способен вновь обрести молодость. Любопытно, сколько еще лет ему отпущено? Как долго он сможет в полную силу вести свое дело? В дверь постучали.

— Вы меня вызывали, месье?

Это был Блондо. Невысокого роста, худощавый, с гордо поднятой головой и умным взглядом. Под мышкой он держал папку с досье.

— Где вы были, позвольте спросить? — сухо поинтересовался Филипп.

— Я немного задержался на деловом завтраке, — ответил Блондо.

Похоже, он не чувствовал за собой никакой вины и вопрос патрона показался ему абсурдным. Филиппу было ясно, что, упорствуя в своей приверженности к дисциплине, он приобретает в глазах этого мальчишки репутацию начальника-ретрограда. Разве можно требовать уважения и пунктуальности от этих юных зазнаек, которые силой обстоятельств нисходят и всходят по карьерной лестнице, оставаясь тонкими политиками и очаровательными повесами. Все они одним миром мазаны: развлечения, бахвальство, непомерные амбиции…

— Вы просмотрели дело «Трубай — Пирене»?

— Да, конечно, месье. Я как раз хотел вам о нем доложить.

Не дожидаясь, пока Филипп предложит ему сесть, молодой человек расположился в кресле, поправил манжеты и, слегка картавя, начал излагать суть конфликта. Не вызывало сомнений, что он чувствует себя в своей тарелке.

— Я в курсе предыстории вопроса, — прервал его Филипп, — продолжайте дальше.

Ничуть не смутившись замечанием шефа, Блондо перешел к юридическим аспектам развития дела. Было видно, что он изучил досье от корки до корки и выявил все возможные ловушки и подводные камни, скрытые под огромным количеством документов. Речь шла о фабрике по производству клееной фанеры, разделенной по смерти владельца, господина Пирене, между его сыном и дочерью, которая была замужем за Трубаем. Потом Трубай задним числом обнаружил, что при разделе наследства имела место фальсификация учета наличности в пользу его шурина. Ущерб, нанесенный супругам Трубай, был оценен в одну четверть от всего наследуемого имущества. Далее молодой человек перешел к исковому заявлению потерпевшей стороны касательно отмены уже имевших место судебных решений. Блондо ничего не забыл. Он предлагал подстраховаться, так как (все бывает!) новый раздел имущества может оказаться не столь выгодным для супругов Трубай, как предыдущий. Принимая во внимание данные опасения, Блондо все больше склонялся к тому, чтобы сослаться на статью 792 Гражданского кодекса о сокрытии части имущества и незаконном завладении им.

Филипп был того же мнения. Молодой человек продолжал, и речь его звучала все более уверенно. Филипп внимательно разглядывал его. Блестящие глаза, здоровые зубы, удивительная гибкость молодого ума и тела. Да, Филиппу оставалось только мечтать об этом. Во время беседы он несколько раз представлял на плечах Блондо голову Жан-Марка. Это было чем-то вроде вспышки или озарения, но потом все опять вставало на свои места. Блондо, наверно, года на два старше Жан-Марка. Одни и те же учебные заведения, планы, мысли… Подумать только, на месте этого самодовольного выскочки мог бы сидеть Жан-Марк! Какое это было бы счастье — иметь рядом собственного сына! Посвятить его в фамильное дело, работать вместе с ним, передавать ему свой опыт, гордиться его успехами… Совсем другой оборот! Филипп старательно пытался стереть из своей памяти причины, породившие в нем ревность и злобу. Словно оправившийся после изнурительного недуга больной, который, встав с постели, впервые пытается выйти за пределы палаты, Филипп с опаской преодолевал страх, внушаемый ему этим новым поворотом мыслей. Медленно и осторожно возвращался он к утраченной привязанности и доверию, к нежным воспоминаниям. Он даже начал подумывать о перспективах возможной встречи, но внезапно в его мозгу возник образ Кароль, и все благие намерения превратились в дым. Стыд и ярость вновь зажглись в его сердце.