Динозавры против млекопитающих: история соперничества, которая не закончилась до сих пор - Юрий Александрович Угольников

наличии или отсутствии фаз быстрого сна или их продолжительности у голых землекопов — единственных сегодня эусоциальных млекопитающих и единственных млекопитающих, окончательно утративших способность к поддержанию постоянной температуры. Никаких точных сведений на этот счет у меня, во всяком случае, нет, а они могли бы быть здесь весьма полезны. Впрочем, у мышей, которые в условиях снижения концентрации кислорода приобрели черты, близкие чертам голых землекопов (прежде всего под этим подразумевается заметное снижение активности метаболизма), изменения режимов сна, насколько я понимаю, обнаружено не было[97].

При этом быстрый сон все-таки отмечен у животных, не претендующих на стремительный метаболизм. Помимо агам это лекарственные каракатицы (Sepia officinalis)[98], и вообще, видимо, быстрый сон распространен у головоногих, но у них нервная система все же настолько отличается от нервной системы хордовых, что здесь прямые аналогии могут сослужить дурную службу.

Заканчивая это столь долгое отступление — хотя бы на этом примере видно, что палеонтология и эволюционная биология, кажущиеся столь абстрактными, далекими от нынешних проблем, на самом деле тесно связаны с современностью. Недосып и прочие расстройства сна — то, с чем сталкивается значительная часть современного человечества, — и понимание эволюционной природы сна важны для поддержания здоровья здесь и сейчас (за пафос извините). Любопытно было бы выявить, как продолжительность быстрого сна меняется у животных с возрастом — у человека в раннем возрасте, а тем более в младенчестве, быстрый сон гораздо продолжительнее, и лишь постепенно его продолжительность сокращается. Возможно, даже у детенышей тех животных, у которых мы сейчас не обнаруживаем фазы быстрого сна, она все-таки присутствует. Кстати, у человека продолжительность быстрого сна намного больше, чем у его ближайших родичей, быть может, это еще один детский неотенический признак, отличающий нас от прочих очень взрослых и очень волосатых приматов.

Итак, после внезапно продолжительного перерыва вернемся в моря. То, что первые перешедшие к жизни в воде вторичноводные амниоты уже были живородящими, само по себе могло подтолкнуть их к переселению в водоемы: конечности у них еще были все-таки примитивные, не способствовавшие скорости движения. Для того чтобы благополучно живородить на суше, надо или иметь отличный обмен веществ (как у плацентарных), достаточный для того, чтобы таскать лишнюю массу, или же быть достаточно мелким, чтобы, опять же, лишняя масса влияла на скорость не особо чувствительно, сохранялась возможность спрятаться в какую-нибудь щелку и было проще использовать солнце для обогрева организма. Попробуй обогрей крупнокалиберную тушку в несколько десятков кило, а вот миниатюрному созданию достаточно недолго понежиться в лучах солнца, и оно уже все прогрето и готово к «труду и обороне». Конечно, здоровяк дольше будет остывать, но охлаждающихся в его организме детенышей это уже не спасет. Жизнь же в воде делала передвижение с грузом потомства более легким, прекрасно позволяла спрятаться от невлаголюбивых хищников — и, наконец, это была стабильная среда, в которой температура колебалась не слишком сильно. Организм матери остывал медленнее, чем на суше, и, в общем, детенышам было хорошо. Дальше у меня есть еще две версии развития, по большей части это фантазии, и мне кажется, идея с увеличением тяжести потомка уже достаточно красива, но, возможно, в той или иной степени они обе в мезозое все-таки сработали.

Первая менее вероятная, но я ее тоже приведу, так как она отчасти объясняет историю мезозойской морской революции и немного совпадает с уже высказанной выше. Переселяющиеся в океаны экссухопутные не могли соперничать с поднаторевшими в умении плавать и нырять коренными жителями. Как минимум переселенцам, имеющим уже развитые легкие, надо было увеличить тяжесть, чтобы не болтаться как мячики у поверхности. Сегодня, в частности, для этого крокодилы набивают живот камнями — гастролитами, но чтобы создать отрицательную плавучесть, есть еще один, проверенный миллионами лет эволюции способ — нарастить кости потолще и поплотнее. Вот и у предков черепах, видимо, зачатки панциря начинают формироваться в период, когда они придерживаются водного обитания[99]. Придонные брюхоногие моллюски и брахиоподы с их прочными раковинами мало отличались от каких-то там камней. Я так думаю, они первоначально отправлялись в желудки к гостям с суши вначале «по ошибке» вместе с гастролитами, но постепенно гастролитоносцы вошли во вкус. Утолщение костей у переселенцев также идет по всем фронтам, в том числе, видимо, становились плотнее и крепче кости челюстей и зубы. И это открывало перспективу питаться тем, на что остальные не особо обращали внимания, — теми же донными панцирными организмами. С одной стороны, их не надо было преследовать, в чем первые переселенцы с суши (некоторые из них) были еще не слишком сильны, с другой — и разгрызать панцири до этого времени никто не мог. Вернее, не было существ, которые бы могли неспешно прогуливаться по дну, кроша местных панцероносцев. Переселенцы заняли относительно свободную нишу, недоступную другим.

В толще воды все обстояло сложнее, тем не менее и там проживали вполне панцирные аммониты, вкусные и хорошо защищенные от большинства других охотников.

Век дурофагов был недолог, хотя специалисты по питанию существами повышенной твердости присутствовали практически во всех группах триасовых морских рептилий: недавно питание твердыми, покрытыми панцирями организмами было доказано для раннего ихтиозавроморфа Cartorhynchus[100]. Так вот, несмотря на распространенность, эти линии довольно быстро пресекаются: слишком узкая специализация загоняла их в эволюционный тупик, понижение уровня моря дало преимущество специалистам широкого профиля — менее специализированным ящерам.

Но это произойдет потом, сперва же началась война: панцирные делали панцири все мощнее, а пришельцы наращивали челюсти, зубы и мышцы. Особо выдающейся зубастостью среди выходцев с суши отличались плакодонты (Placodontia), у которых зубы превратились просто в настоящие жернова для размалывания панцирных организмов. Не знаю, были ли среди плакодонтов теплокровные и были ли среди них живородящие, но вообще образование даже самых простых зубов удлиняет период развития эмбриона в яйце (об этом позднее), а это чревато множеством неприятностей. Живорождение, а точнее, все то же живорождение плюс производство крупного, долгорастущего потомка, как мне кажется, могло облегчать развитие таких специализированных, дробящих зубов, которые требовались для осуществления мезозойской морской революции. Размалывание панцирей и отрывание моллюсков от дна потребовали, как я только что сказал, и мощной мускулатуры, способной к длительной и упорной работе. Могучие мышцы и уже имеющееся живорождение сделали тенденцию к теплокровности, возможно, еще более сильной. У живности развиваются не только мышцы челюстей: недостаточно размолоть раковину, надо ее отодрать от дна, а это задача для всего организма. Постоянно работающие мышцы вырабатывают тепло и позволяют лучше обогревать находящееся в утробе потомство и,