Кафедра - Андрей Житков

Они вышли из университета, Аня повела его вдоль ряда припаркованных у тротуара машин. Остановилась около новенького синего “Мерседеса”.

— Ты побольше щеки надувай. Я ему тебя как зампреда отрекомендовала. Понял?

— Молод я для зампреда, — заметил Митя.

— Давай-давай, работай! Не все с Марковым водку жрать. И не забудь поздравить человека.

Они сели в “Мерседес”. Роман Евгеньевич, мужчина с солидным брюшком, заулыбался, протянул Мите руку.

— Очень рад! Очень рад!

— Ну, поздравляю, — сказал Митя, стараясь дышать пореже.

— Это вам, — Роман Евгеньевич протянул конверт. Митя взял его и быстро сунул в карман. — И это тоже, — на колени Мите лег пакет. Он в него заглянул. Там была хрустальная бутылка армянского коньяка, выполненная в виде медведя, и коробка дорогих шоколадных конфет.

— Спасибо, спасибо. Сам-то рад? — спросил Митя, чувствуя, как где-то в животе зарождается радостное волнение.

— Кто? Ах, да, конечно. Раз уж решила на экономику, значит железно! Я в свое время, кстати, тоже ваше заведение заканчивал. Физика твердого тела.

— Надо же! Преемственность, — Митю так и подмывало залезть в конверт, посмотреть, сколько там.

— Ладно, Роман Евгеньевич, мы пойдем. И так вас задержали, — встряла в разговор Анечка.

— Конечно-конечно, Анна Владиславовна. Всего доброго. Спасибо вам!

Когда они отошли от машины, Аня покрутила у виска пальцем.

— Ты что, очумел? Унего же дочь!

— Да? — удивился Митя. — Я почему-то думал — сын. Блин, запутался я с вами! Скоро придется новый блокнот покупать, — Митя полез в карман, вытащил блокнот. — Как фамилия?

— Болтнева Наталья Романовна.

Митя пролистал блокнот.

— Точно! — он вычеркнул фамилию из списка. Теперь он вспомнил ее: толстая, наряженная, как кукла, девица, все шмыгала носом и брызгала в рот из баллончика с каким-то лекарством. Он представил ее председателю как свою племянницу, поэтому страховка никаких денег не стоила. Халява, плиз! Анька с ней целый год занималась.

— Тебе конфеты нужны? — спросила Аня, заглядывая в глаза.

— Забирай.

— А то мне нужно одного человека “подмазать”.

— Ладно, не оправдывайся. Где делить будем?

— У меня поделим.

Они зашли в лингафонный кабинет. Парни усердно трудились над заданием. Аня провела его на “камчатку”. Они сели в одной из лингафонных кабинок. Митя вынул из кармана конверт.

Доллары были новенькие, хрустящие, будто Роман Евгеньевич их только что отпечатал на домашнем станке. Митя посмотрел одну из купюр на свет.

— Митюша, у меня к тебе еще одна просьба будет, — сказала Аня, пряча деньги в крохотную сумочку.

— Если такая же, как Болтнева, хоть сто! — и Митя раскрыл потрепанный блокнот.

С Валентиной он отзанимался честно положенное время, даже на пятнадцать минут дольше, чтобы не было потом разговоров, будто он где-то гуляет во время занятий, назадавал ей кучу упражнений на дом и отпустил испуганную девицу с миром. Они с Татьяной остались на кафедре одни.

Щелкнул закипевший чайник. Татьяна зашуршала целлофаном, извлекая из него бутерброды с сыром. Митя уселся на Маркушино место — в удобное кресло с подлокотниками. Взял одну из чашек, понюхал ее. Чашка все еще пахла водкой.

— Слушай, а он назад не припрется? — спросила Татьяна, споласкивая чашки кипятком. Бросила пакетики с заваркой.

— Вряд ли.

— А то в прошлый раз привел каких-то двух девок. Я не знала, как их выставить. И главное — Крошке не пожалуешься, съест с потрохами.

— Это точно, — сказал Митя, отхлебывая густой чай. — Крошке жаловаться — все равно что против ветра плевать. Она с тебя же спросит, зачем ты их сюда, пьяных, пустила.

— Если честно, я Маркушу боюсь, — вздохнула Татьяна. — Черный у него глаз. нехороший. То ли дело — Миша — маленький, как ребенок.

— На то и маленький. Ты Маркушу не бойся. Он безобидный. Болтает только много и не любит никого, — Митя вспомнил, что должен позвонить Насте. Он набрал номер. Ответила тетя Надя. Митя, ничего не сказав, положил трубку. Навечно она у нее, что ли, поселилась? Никакой личной жизни.

На кафедру заглянула кудрявая голова с пушком над верхней губой и пробасила:

— Анны Владиславовны нет?

— Здороваться надо, молодой человек, — сделал Митя замечание. — Анна Владиславовна в лингафоне. Вторая дверь налево.

Голова исчезла так и не поздоровавшись.

— Наглый какой абитуриент пошел! — возмущенно сказал Митя. И тут же вспомнил, как сам поступал в МГУ, трясся перед дверями экзаменационных аудиторий. Сейчас бы ему ни за что не поступить. Пока учился и работал на четверть ставки у Виктора Андреевича, много воды утекло. Сейчас все по спискам, и только очень наивные или очень наглые люди могут полагать, что может быть иначе. Существует ректорский список, который получает председатель предметной комиссии. Против него не попрешь. Если уж некоторые господа имеют доступ к самому Калерию Самсоновичу, то что же это тогда за господа? Наверняка одного поля с ректором ягода. Существует преподавательский список. Ну что поделаешь, если у преподавателей тоже есть детки, которые не хотят ни в армию, ни в секретарши? Их вообще надо брать вне конкурса. Существует список председателя комиссии, в котором тоже замечательные дети — они, кто целый год, кто полгода, готовились к поступлению, старательно выполняя все задания, их родители платили хорошие доллары преподавателям университета, таких грех их не принять! Ну а потом еще есть очень богатые люди, которым проще дать сразу и много, чем пачкаться по мелочи целый год. И вот сидит Крошка Цахес, обложившись разными списками, и шифрует сочинения. В одну стопочку блатные — пятерочные, в другую — те, у авторов которых ума хватило только на подготовительные курсы записаться. И никто не ошибется, проверяя блатное сочинение, потому что оно в отдельной стопке лежит. У них в приемке по блатным специализировался Маркуша. Бывало придет на кафедру и давай вопить: “Я сегодня двадцать семь пятерок поставил! Кто больше? Вот меня абитуриенты на руках должны носить, холить и лелеять. А они даже не знают своего героя”— а у самого из кармана с десяток разных оттенков ручек торчит, чтобы в блатных сочинениях ошибки исправлять! Один раз Маркуше пришлось исправить двадцать семь ошибок, даже те, которые исправить было практически нельзя — стилистические. Ничего, исхитрился — мальчик пятерку получил. Ну а что бы вы ему поставили, если он в ректорском списке не втором месте стоял? Митя как-то прикинул, сколько на группу из двадцати пяти человек приходится неблатных мест — получилось три-четыре, не больше. Значит те, кто на эти места попадают, должны действительно быть семи пядей во лбу. Ведь реальный конкурс получается уже не пять и не семь человек на место, а все пятьдесят — семьдесят. Конечно, некоторые факультеты были более блатными, другие — менее. Все зависело от конкурса, от конъюнктуры, от престижа. Но если ты поступил на какое-нибудь непрестижное машиноведение, то к тебе и отношение в высшем студенческом обществе как к плебею. Для нищих преподавателей такая ситуация выгодна: летний день целый год кормит; если уж есть в стране богатые люди, почему бы им не раскошелится на поддержку высшей школы. Но что потом из этого выйдет, когда действительно умные и талантливые остались за бортом, потому что не имели знакомых, родственников и денег?