Брак по-американски - Тайари Джонс

В последнюю среду ноября я пришел с работы домой и увидел, что у меня на кухне в халате для шитья сидит Селестия и пьет красное вино из бокала с эффектом пузырьков. Я понял, что она волнуется, уже по тому, как резко ее ногти стучали по столешнице.

– Милая, что такое? – спросил я, снимая пальто.

Она помотала головой и вздохнула. Я не знал, как это понимать.

Я сел рядом с ней, отпил из ее бокала. Такой у нас был обычай – пить из одной посуды.

Селестия провела рукой по голове – она коротко побрилась, еще когда мы только сошлись. С такой стрижкой она казалась старше, но не в плохом смысле. Чувствовалась разница между девушкой и зрелой женщиной

– Все хорошо? – спросил я.

Одной рукой она прижимала бокал к губам, а второй достала из кармана письмо.

Еще не развернув линованную бумагу, я догадался, что это, будто содержание миновало слова и залпом проникло мне сразу в кровь.

– Дядя Бэнкс сотворил чудо, – сказала она, потирая бритую голову ладонью. – Роя освободят.

Я встал, и она поднялась за мной. Я подошел к шкафчику, достал такой же бокал и неуклюже плеснул себе «Каберне», сожалея, что у нас нет ничего покрепче. Я поднял бокал:

– За Бэнкса. Он пообещал не сдаваться.

– Да, – сказала Селестия, – прошло пять лет.

– Я рад. Ведь мы дружили.

– Я знаю, – сказала она. – Я знаю, что ты не хочешь ему зла.

Мы стояли перед раковиной и смотрели в окно на бурую траву, покрытую опавшей листвой. У дальней стены на границе участка рос инжир, который Карлос посадил, когда я родился. Уязвленный мистер Давенпорт в ответ на это высадил целый лес из розовых кустов в честь рождения Селестии. И по сей день они растут, цепляясь за прутья, душистые и непослушные.

– Думаешь, он захочет вернуться сюда? – спросила Селестия. – Из письма неясно, есть ли у него планы на будущее.

– Какие планы? Ему жизнь надо начинать сначала.

– Может быть, он поживет тут, – предложила она. – Мы с тобой поживем у меня, а он останется в твоем доме.

– Ни один мужчина на это не согласится.

– Ну, вдруг?

– Нет, – помотал я головой.

– Но ты же рад, что он выйдет? – спросила она. – Или тебе жаль?

– Селестия. За кого ты меня принимаешь?

Конечно, я был рад услышать, что его освободят. Нельзя отрицать, что моя грудь наполнилась благодарностью за Роя Гамильтона, моего друга, моего университетского брата. Но тем не менее нам с Селестией нужно было многое обговорить. В прошлом месяце она, наконец, согласилась поговорить с Бэнксом, чтобы подать на развод, а вчера я сходил в ювелирный магазин и выбрал кольцо – это моя мама предсказывала еще когда мне было три. Я планировал, что так разбужу ее завтра, в День благодарения. От кольца глаза из орбит не полезут; ведь Селестия уже ходила по этой дороге из желтого кирпича. Я не стал даже покупать бриллиант, выбрал овальный рубин – темный, налитый огнем камень на простом золотом кольце. Будто ее мелодичный голос воплотился в украшении.

Чтобы решиться на это, мне пришлось поступиться верой, ведь Селестия говорит, что она больше в брак не верит. «Пока смерть не разлучит нас» – это просто безрассудство, верный путь к провалу. И я спросил ее: «А во что ты тогда веришь?» Она ответила: «Я верю в единение». Что касается меня, то я и современный человек, и консервативный одновременно. Я тоже верю в близость – а кто не верит? Но я также верю в преданность. Брак, как говорит Селестия, – это своеобразная вещь. Развод моих родителей мне наглядно показал, какого рода грязные сделки заключаются у алтаря. Но на сегодняшний день в Америке ближе всего к тому, чего я хочу, стоит брак.

– Посмотри на меня, – сказал я, и она повернулась, обратив ко мне свое лицо, на котором читались все ее чувства. Она прикусила уголок нижней губы. И, если бы я прижался губами к ее шее, я бы почувствовал, как через кожу бьется пульс.

– Дре, – сказала она, снова повернувшись к усыпанному листьями двору, – что мы будем делать?

В ответ я встал у нее за спиной, обнял ее руками за талию, немного согнувшись, чтобы поставить подбородок на ее острое плечо.

Селестия снова повторила:

– Что мы будем делать?

Я обрадовался слову мы. Цепляться тут особенно не за что, но, сказать по правде, я все равно ухватился за него обеими руками.

– Мы ему обо всем расскажем. Это первое. Где он будет жить – это все потом. Это уже детали.

Она кивнула, но ничего не сказала.

– Через четыре недели?

Она кивнула:

– Плюс-минус. Двадцать третье декабря. Счастливого Рождества.

– Давай я с ним поговорю, – сказал я.

Я повернулся к ней, надеясь, что она поймет мое предложение правильно – не как последний бросок отчаявшегося игрока, но как джентльменский жест; я сам ложился на землю, как на лужу грязи кладут пальто.

– В письме он пишет, что хочет поговорить со мной. Тебе не кажется, что я правда должна это сделать?

– Ты должна и сделаешь, но не прямо сразу. Давай я расскажу ему все как есть, и, если он захочет все обсудить с тобой лично, я довезу его до Атланты. Но, возможно, когда он все узнает, он вообще не захочет сюда ехать.

– Дре, – она прикоснулась к моей щеке так нежно, что мне показалось, она меня целует или извиняется. – Но что, если я сама хочу с ним поговорить? Не могу же я просто послать тебя в Луизиану, чтобы ты разобрался с ним, будто он – спущенная шина или штраф? Мы ведь были женаты, пойми. И не он виноват, что наш брак распался.

– Вина тут вообще ни при чем.

Но, разумеется, у меня в голове зудел голос, который настаивал, что отношения с Селестией – это преступление, вроде подделки личных документов или расхищения захоронений. Убери руки от чужой жены, – ругал меня голос Роя. Иногда включался мой отец, напоминая мне, что «кроме честного имени у тебя больше ничего нет», хотя он такое мог сказать только в шутку. Но в этом гаме звучали и бабушкины советы: «Что твое, то твое. Протяни руку и возьми то, что тебе причитается». Селестии я об этом никогда не рассказывал, но уверен, что у нее тоже был свой хор.

– Я знаю, что винить некого, – сказала она. – Но отношения – вещь чувствительная. Когда все это случилось, мы были женаты всего ничего.

– Подожди, – сказал я, не опускаясь на одно колено. Нам эти формальности были ни к чему. – Я не хочу говорить о нем, пока мы не поговорим о нас. Я думал, это произойдет совсем не так, но вот что.

Она посмотрела на кольцо, лежащее у меня в ладони, и помотала головой в замешательстве. Когда я выбрал рубин, он казался мне идеальным камнем, очень личным, совсем не похожим на тот, что у нее был прежде, но в ту минуту я засомневался, хватит ли этого. Селестия спросила: