Зачем России Марин Ле Пен - Владимир Большаков

Дело Дрейфуса раскололо интеллигенцию на два лагеря: с одной стороны, «Лига французской родины» с Леметром, Барресом и Брюнетьером во главе, с другой – «Лига прав человека и гражданина», возглавленная Золя. Во время дела Дрейфуса Баррес выступал с откровенно антисемитских позиций, что наложило свой отпечаток на его великий «Роман национальной энергии» (1897–1902). В нем он говорит о еврейских финансистах, как о «немецких лакеях», которые «занимались тем, что торговали самой Францией».

«Дрейфусары» победили. Армия окончательно перешла под контроль республиканцев; антисемиты и воинствующие клерикалы были посрамлены. Французский национализм потерпел серьезное поражение, а его лидеры, включая Барреса, были дискредитированы. Но самое главное даже не в этом. Реабилитация Дрейфуса привела к тому, что нерушимость прав человека и гражданина была окончательно признана высшим принципом Французской Республики; этот принцип должен соблюдаться повсюду, в частности в армии. Провозглашалось, что «защита прав человека стоит впереди государственных интересов, что правда и справедливость являются абсолютными приоритетами, которые не сможет отодвинуть на второй план никакой приказ, с какой бы высокой инстанции он ни исходил» (S. Berstein, P. Milza. Histoire de la France au XX siecle. Paris, 1995, p. 31.).

Эта декларация стала тем Рубиконом, который нельзя переступить без того, чтобы не навлечь на себя обвинений в экстремизме, фашизме, расизме, предательстве демократии и самих государственных основ Французской Республики, под каким бы порядковым номером она ни существовала. Но никогда еще ни одним постановлением нельзя было отменить стремление популистских лидеров именно путем декретов и постановлений, а не народным волеизъявлением решать судьбы нации. В этом, кстати, основная слабость и причина уязвимости многих правых идеологов и правых движений, склонных по самой природе националистического «коллективизма» (Баррес) к авторитарному мышлению и образу действий.

Преемственность интегрального национализма в среде французских правых, среди которых немало талантливых представителей интеллигенции, прослеживается на протяжении всего XX века. Идеи Мориса Барреса, Шарля Морасса, Поля Деруледа и Анри Мартэна питали наиболее видных лидеров французских правых, включая генерала де Голля, равно, как и его противников из числа вишистов и откровенных коллаборационистов периода гитлеровской оккупации Франции.

Дрие Ла Рошель – один из наиболее известных французских интеллектуалов, отдавших свое перо на службу фашизму. Уже в годы Первой мировой войны Дрие, по его собственному признанию, «был законченным фашистом, сам того не ведая», а через 17 лет, вскоре после прихода к власти Гитлера и сразу же после попытки правого антипарламентского переворота во Франции (6 февраля 1934 г.) он сделал окончательный политический выбор, во всеуслышание заявив – в книге «Фашистский социализм» – о своей принципиальной приверженности фашистской доктрине. В июне 1936 года Дрие вступил в профашистскую Французскую Народную Партию, созданную Жаком Дорио, бывшим коммунистом, исключенным из ФКП за два года до этого. Вплоть до разрыва с Дорио в январе 1939 года – Дрие вел непримиримую борьбу с идеями «Народного фронта» на страницах партийного органа ФНП, газеты «Национальная эмансипация», а его выход из партии был обусловлен еще более резким сдвигом вправо – в сторону гитлеризма. Дрие переступил ту грань, за которой начиналось прямое предательство национальных интересов Франции: сразу же после капитуляции (июнь 1940 г.) он пошел на прямое сотрудничество с оккупационным режимом. Он принял предложение германского посла в Париже Отто Абеца об издании литературно-художественного журнала. Этим журналом стал его «Нувель Ревю Франсез», в течение двадцати предшествующих лет бывший рупором независимых французских интеллектуалов, а в 1940–1943 гг. благодаря руководству Дрие Ла Рошеля, превратившийся в рупор коллаборационизма. И Дорио, и Дрие – весьма убедительные примеры того почти что диалектического единства противоположностей, которые нередко наблюдаются в сфере идеологии и политическом противостоянии правых и левых. Это подметил Жюльен Бенда в рецензии на «Фашистский социализм» Дрие:

«Его фашизм – это не столько политическая доктрина, сколько моральная установка – ницшеанская воля к постоянному самопреодолению, презрение ко всему статичному, неподвижному, к мирным радостям, символом которых представляется ему демократия. Он ненавидит клерка, который жизненным опасностям предпочитает уединение в четырех стенах, где он мог бы предаваться размышлениям по совести. И, однако, этот культ героизма уживается с неподдельным сочувствием к малым мира сего. У этого фашиста социалистическое сердце. Вот в чем его драма» (цит. по. Grover F. Drieu La Rochelle. P., 1962. P. 157). Конечно, главная драма его жизни в том, что его отторгла Франция, восставшая против фашизма. Осознав это, Дрие покончил с собой, причем с третьей попытки. Первую он совершил при освобождении Франции 12 августа 1944 года, приняв смертельную дозу люминала. Его спасли. Всего через несколько дней, он уже в больнице, вскрыл себе вены. Ему опять не дали умереть. Еще через полгода, написав исповедальный очерк «Рассказ о сокровенном», Пьер Дрие Ла Рошель все же покинул этот мир 16 марта 1945 года. Он принял три упаковки снотворного и для верности открыл газовый кран (см.: Косиков Г. К. Может ли интеллигент быть фашистом? (Пьер Дрие Ла Рошель между «словом» и «делом»); Сквозь шесть столетий. Метаморфозы литературного сознания. М.: Диалог, МГУ, 1997. С. 258–276). Замечу, что Дрие до сих пор популярен в «Белой Франции». Его книги издаются. Даже в России в 2000 году вышли его «Дневники 1939–1945 гг.» в издательстве Даля.

Характерно, что довольно долго во Франции на своих должностях оставались многие из тех, кто сотрудничал с немцами во время оккупации Франции или работал в администрации маршала Петена. Префект Парижа Папон – лишь один, наиболее известный пример. Будущий президент Франции Франсуа Миттеран после побега из фашистских лагерей в 1942 г. добрался к себе домой в Жарак, в провинции Коньяк. Это еще была «свободная зона» Франции. И хотя немцы и там хозяйничали, как хотели, все же формально правил там маршал Петэн. Миттеран поступил на службу в вишистскую администрацию. Уже под конец его президентства французская пресса опубликовала немало подробностей о работе Миттерана «на режим маршала Петэна». Имя этого маршала в Первой мировой войне было символом славы французской армии – Петэн привел ее к победе над немцами. А во Второй мировой – символом позора Франции. Петэн сдался немцам в 1940 г. и возглавил коллаборационистский режим Виши. Выяснилось, что Миттеран даже был награжден Петэном какой-то медалью. После этого ежегодные церемониальные визиты Миттерана на могилу Петэна 11 ноября, когда французы отмечают день победы в Первой мировой, а маршалу по традиции отдавали почести, как автору этой победы, стали смотреться совсем в ином свете. Ширак, кстати, от этой практики паломничества к могиле Петэна отказался. Биографы Миттерана не раз опровергали все инсинуации по поводу его «сознательного коллаборационизма». Миттеран, как они пишут, долго в Виши не задержался и, нащупав связь с подпольем, выбрался к де Голлю, в Алжир. Он участвовал в Движении Сопротивления и возглавлял Национальное движение военнопленных (НДВ), и уже 1944-м стал генеральным секретарем по делам военнопленных в правительстве, в которое тогда входили и лидеры ФКП. Миттеран по своим убеждениям всегда был левым, но антикоммунистом, как и многие лидеры Социалистического Интернационала по сей день. Но, как говорили древние, что позволено Юпитеру, то не позволено быку. Миттерана простили. Папона – нет.